Юрий Игрицкий - Россия и современный мир №2 / 2017

В советский период утвердилось положение, что в феврале 1917 г. была буржуазно-демократическая революция, а в октябре того же года – пролетарская, социалистическая. Было как бы две революции. Это положение во многом сохранилось и до сего дня. Оно разделяет современное российское общество на две части: одни за буржуазную революцию, другие за социалистическую. Даже те, кто вообще отрицают значение и смысл русской революции, по сути дела принимают ее за социалистическую. Ибо не приемлют «социализм», под названием которого в ХХ в. сложился особый общественно-экономический строй в России. Но есть основания подвергнуть сомнению эту советскую догму. Указанные этапы можно различать хронологически и исторически, но политэкономически они сливаются в один процесс.

Это была одна Великая Российская революция с двумя этапами 1917 г., а заключительный ее этап приходится на 1920 г. – год окончания гражданской войны. Разделение революции на две с противоположными характеристиками не выдерживает критики ни с теоретической, ни с эмпирической стороны. Теоретически совершенно ясно, что за восемь месяцев между февралем и октябрем капитализм в России не мог развиться так, чтобы создать необходимые экономические предпосылки для социализма. Изучая же революцию эмпирически, понятно, что это была одна революция, но с двумя этапами. Сами участники и свидетели революции не превращали эти два этапа в принципиально различные революции. «Вся суть в том, – писал Л. Троцкий, – что Февральская революция была только оболочкой, в которой скрывалось ядро Октябрьской революции» [33, с. 24]. Это очень любопытная оговорка одного из ведущих деятелей большевистского руководства. Если Октябрьскую революцию трактовать как социалистическую, значит и Февральская, если она только оболочка, в существе своем была социалистической революцией. Но тогда – где и когда была буржуазная революция? Ведь не может же феодальное общество с фундаментом «первобытно-коммунистического характера» (по словам Ф. Энгельса) сразу перескочить к социалистической революции, пропустив буржуазную стадию развития.

Отказ от деления Русской революции 1917 г. на февральскую и октябрьскую как на две самостоятельные революции ведет к необходимости переосмысления утвердившихся представлений об их характере. Если мы имеем одну революцию, то, стало быть, сущность ее также едина. Возникает и другой вопрос. Если февральская революция была буржуазной, а с этим почти все согласны, то произошла она по общему правилу в начале становления капитализма, а не в конце. Значит, появляется проблема становления капитализма в России: был ли он и когда?

Известно, что формации за один год не образуются, это длительный процесс, занимающий столетия. Более того, капитализм после крестьянской реформы 1861 г. далеко не занял господствующего положения даже в промышленном секторе страны. Можно вполне утверждать, что всю вторую половину ХIХ в. экономические отношения даже в промышленности характеризовались полукрепостническим состоянием. Значит, период после Великой реформы 1861 г. ушел на то, чтобы сделать рабочих из крепостных действительными рабочими, продающими свою рабочую силу на свободном рынке труда.

Некоторые советские историки показали, что даже на промышленных предприятиях Урала к началу ХХ в. сохранялись некапиталистические уклады. Так, В.В. Адамов утверждал, что в этот период вся российская промышленность была многоукладна, что лишь в конце ХIХ – начале ХХ в. в прессе и литературе был поднят вопрос «о путях и средствах ликвидации крепостнических порядков и реорганизации промышленности Урала на капиталистических началах» [2, с. 252]. Надо сказать, что в начале ХХ в. на Урале концентрировалась существенная доля национального промышленного производства. Так, в 1910 г. из 173 действующих железоделательных предприятий страны 94 (или 54%) размещались на Урале. То есть более половины промышленных предприятий основного индустриального ядра (металлургия) даже в начале ХХ в. не были охвачены капиталистическими отношениями в точном и полном смысле этого слова.

У некоторых отечественных историков также можно обнаружить аналогичную позицию, но, что называется, читая между строк. Так, М.Я. Гефтер, анализируя дискуссию 1929 г. о финансовом капитале в России, отмечал, что в той дискуссии выяснялась внутренняя почва для появления «перезрелого капитализма» в стране, где, как пишет Гефтер, «еще не сложились окончательно или даже отсутствовали многие из основных условий для капитализма свободной конкуренции» [11, с. 85]. Однако такая позиция была редким исключением, к тому же глубоко замаскированным общепринятыми положениями и стандартными фразами. Известный французский историк Н. Верт по этому вопросу пишет: «Часто, вопреки собственным исследованиям, советские историки настойчиво утверждают, что отмена крепостного права, которую они называют “буржуазной реформой”, вызвала ускоренное развитие капитализма в деревне. Тем самым они лишь повторяют тезис Ленина, выдвинутый им в 1900 г. в работе “Развитие капитализма в России”. В действительности же, если принять во внимание те условия, при которых было уничтожено крепостное право, его отмена вовсе не способствовала развитию капитализма, а скорее укрепляла архаичные, можно сказать феодальные экономические структуры» [9, с. 13]. Думается, последнее утверждение французского историка малообоснованно. Все-таки, она их расшатывала. Но суть дела автор уловил верно: 1861 год еще не дал и не мог дать капитализма как господствующую форму производства в стране, хотя и открыл некоторую возможность такого развития.

Заметим, что нельзя говорить о господстве (не развитии, а именно господстве) капиталистического строя в России конца ХIХ в., не объяснив – куда девалась община. Ведь более 80% населения страны в начале ХХ в. составляло сельское население, и все или почти все это население было охвачено общинными и натуральными производственными отношениями. По имеющимся данным историков, 83,2% крестьянской земли в Европейской России в 1905 г. было в общинном пользовании. В этих условиях не было свободного товарного оборота земли и не было свободного рынка труда. Более того, как отмечают специалисты по аграрному вопросу России конца ХIХ в., несмотря на ускорение замены отработочной ренты на денежную, что могло бы свидетельствовать о проникновении товарных отношений в сельскохозяйственное производство, замена эта была лишь номинальной.

Столыпинские реформы начали процесс капитализации деревни, но и он не был ни последователен, ни закончен. По общему мнению специалистов, эти реформы потерпели поражение. А. Анфимов на основе тщательного анализа делает такой вывод: «Официальные государственные акты позволяют высказать утверждение, что столыпинский вариант земельной реформы в России потерпел крушение еще при жизни Столыпина» [3, с. 133]. Другой крупный отечественный историк И.Д. Ковальченко, который, заметим, по вопросу капитализации аграрной сферы придерживался противоположной позиции, тем не менее, проанализировав все современные «мифы и реальности» столыпинской реформы, приходит к тому же самому выводу: «Проведенный анализ показывает, что столыпинская аграрная реформа по сути провалилась еще до Первой мировой войны» [17, с. 485]. В связи с этим следует признать ничем не обоснованным и устаревшим мнение некоторых историков (как старых, так и новых), что «на основе столыпинской реформы ликвидируется поземельная община», высказанное еще в 1951 г. академиком Н.М. Дружининым. Это искусственное утверждение, как и многие другие такого же рода, высказывалось лишь с одной целью – показать или провозгласить (ибо доказать это было невозможно) высокую степень развития капиталистических отношений в России в начале ХХ в.

Читать дальше