Юрий Игрицкий - Россия и современный мир №2 / 2017

Итак, основное население страны жило в деревне и занималось сельским хозяйством, несмотря на бурное развитие промышленности. Некоторые историки упорно настаивают на утверждении, что и в аграрной сфере происходило интенсивное развитие капиталистических отношений. Действительно, такое развитие имело место. Однако показатели товарности крестьянского хозяйства свидетельствуют о преобладании натуральной формы производства. Так, известные историки-экономисты Н.Д. Кондратьев и П.И. Лященко дают примерно равный процент товарности сельскохозяйственной продукции в первом десятилетии ХХ в.: 33,3% [18, с. 101] и 26,0% [22, с. 279]. Причем последний автор отмечает, что середняки и бедняки, производя половину всего хлеба, давали лишь 14,7% его товарности. Иными словами, более 85% производства подавляющего большинства населения страны оказывалось натуральным. Анализ итогов Всероссийской сельскохозяйственной переписи 1916 г. позволил Л.Н. Литошенко сделать вывод, что «в Европейской России капиталистически организованные хозяйства занимали не более 10% общей посевной площади» [21, с. 102]. Это резко контрастирует с бездоказательными утверждениями историков советской поры, что к середине ХIХ в. у нас существовало крестьянское хозяйство, «которое уже в значительной мере втянулось в товарное производство». Дореволюционная русская деревня, объединяющая абсолютное большинство населения страны и тем самым доминирующая во всех сферах русской жизни, была опутана не капиталистическими, а феодальными отношениями. И сегодня совершенно справедлив вывод П.И. Лященко, сделанный им еще более полувека назад: «Гвоздем аграрных отношений и через 40 лет после реформы, так же как и в 1861 г., оставалась борьба крестьянства против помещичьих латифундий» [22, с. 88].

Таким образом, говорить о глубоком проникновении капитализма в аграрный сектор дореволюционной России просто не приходится. Главная проблема в аграрной сфере состояла в малоземелье подавляющего числа крестьянских семей. То количество земли, которым владели крестьяне, не могло обеспечить их выживаемость. По имеющимся данным, в центральных губерниях России на крестьянский двор приходилось в среднем 7–8 десятин земли (1 десятина = 1,09 га). Тогда как для нормального воспроизводства крестьянского хозяйства нужно было в 2 раза больше, т.е. 14–15 десятин. Необходимость перераспределения земли, в первую очередь помещичьей, и составляла основную материальную предпосылку русской революции.

Если исходить из формулы, что капитализм в стране к началу ХХ в. был достаточно развит, то, видимо, преобладающим классом следует признать пролетариат. Между тем в России к 1917 г. преобладало крестьянство. Этот факт никто не подвергает сомнению. Реальную структуру трудящегося населения России в предреволюционную пору дает А.Г. Рашин [31, с. 171]. По его данным, в 1913 г. численность промышленных рабочих и служащих составляла 7 850 тыс., численность занятых на транспорте и связи – 1 400 тыс., сельскохозяйственных рабочих – 4 500 тыс., чернорабочих и поденщиков – 1 100 тыс., рабочих, учеников и служащих в торговле, гостиницах, ресторанах – 865 тыс., численность разнообразной «прислуги» – 2 100 тыс. В целом получается 17 815 тыс. человек или, если принять все население России в 1913 г. за 159,2 млн, то все трудящиеся массы (кроме предпринимателей, хозяев и крестьян в том числе) составят немногим более 11% населения страны.

В этих исчислениях А. Рашина, которые, можно сказать, стали классическими и широко воспроизводятся многими исследователями, есть тем не менее серьезные изъяны. Так, А. Рашин указывает, что только рабочих промышленных предприятий в 1913 г. насчитывалось 2 120,8 тыс. человек, что составляло примерно 1,3% общей численности населения страны. Но это, по Рашину, касается только численности рабочих промышленности. Весьма сомнительно относить к пролетариату разнообразную прислугу в количестве 2 100 тыс., как и сельскохозяйственных рабочих (4 500 тыс.). В российских условиях это по сути дела те же крестьяне, которые в силу разных причин временно вынуждены работать по найму. Однако и у них есть свой крестьянский дом, свое хозяйство, крестьянская (в целом мелкобуржуазная), а не пролетарская идеология и психология. Таким образом, если даже очень грубо очистить данные Рашина от явных натяжек (т.е. вычесть прислугу, учеников и служащих в торговле, гостиницах, ресторанах, сельскохозяйственных рабочих), но оставить в его перечне «служащих» во всех остальных разрядах, ибо не представляется возможным их статистически вычленить, то получаем общий итог в 10 350 тыс. человек, или 6,5% от всего населения. Таким образом, если брать только пролетариат в узком его значении, которое является и наиболее точным, т.е. рабочих фабрично-заводской промышленности, то на 1917 г. мы должны остановиться на цифре примерно в 3–4 млн человек.

Другими словами, пролетариата в точном смысле этого слова перед революцией 1917 г. в России было примерно 2–3% от всего населения страны. Здесь, правда, можно возразить, что в данном подсчете не учитываются члены семьи, что увеличило бы приводимую цифру как минимум в 2–3 раза. Однако нам представляется, что членов семьи, иждивенцев нельзя включать в общее число пролетариата (или шире – рабочего класса), ибо домашняя хозяйка и тем более дети и старики не являются носителями конституирующих признаков данного класса. Но даже если увеличить численность рабочих за счет взрослых членов семьи, то общий процент этого класса в любом случае не превысит 5–6% от всего населения страны.

К этому следует добавить, что даже этот ничтожный процент в большинстве своем охватывал рабочих, которые имели давние корни в деревне, не прервали своих связей с сельскохозяйственным производством, психологически были близки к мелкобуржуазной стратегии поведения, в целом разделяя буржуазные (точнее, мелкобуржуазные) идеологические стереотипы. В старой статистической, а также в новейшей исторической литературе этот вопрос, думается, уже основательно прояснен.

Таким образом, можно сделать вывод, что почти половина рабочих России в первой четверти ХХ в. стали таковыми лишь в первом поколении. Да и среди всех рабочих от 12 до 30% и более держали землю в целях сельскохозяйственного производства. Здесь уместно привести мнение отечественного историка Л.В. Милова о силе инерции крестьянского хозяйства в среде промышленных рабочих: «Если участие в промышленном труде позволяет непосредственному производителю не отрываться от ведения крестьянского хозяйства, то он остается владельцем жизненных средств в их изначальной форме и отрабатывает в форме промышленного труда лишь свои феодальные повинности. Это классическая форма крепостного промышленного труда…» [23, с. 570]. Иными словами, до 30% промышленных рабочих в начале ХХ в. все еще не могли выбраться из пут феодальных отношений.