Журнал «Если» - «Если», 2009 № 02

Мужчина подошел к памятнику и взобрался на постамент. Затем он ухватил фуражку в зубы и с неожиданной ловкостью для своей комплекции залез М.В.Ломоносову на плечи. Там он опростал содержимое банки в фуражку, после чего налепил фуражку на голову М.В.Ломоносову. После чего слез с памятника и покинул территорию Исторического здания, скрывшись за границей марева вместе с пустой банкой.

Весь инцидент занял не больше двух минут.

Еще через несколько минут марево исчезло, и территория приняла прежний вид, если не считать фуражки на голове М.В.Ломоносова.

Охраной немедленно были приняты меры по эвакуации студентов внутрь здания и огораживанию памятника для экспертизы.

Проведенным расследованием установлено следующее.

Жидкость, вылитая на голову М.В.Ломоносову — это эпоксидная смола с пластификатором (заключение лаборатории химического факультета прилагается), аналогичная современным образцам. Голова М.В.Ломоносова на данный момент приведена в полный порядок.

Фуражка серого цвета с красным околышем сильно пострадала при отделении от головы М.В.Ломоносова, однако можно заключить, что она соответствует 59 размеру. На фуражке есть кокарда неустановленного образца, основным элементом которой является пятиконечная красная звезда с вписанным в нее символом перекрещенных серпа и молота. По заключению теологического факультета (прилагается), эмблема может принадлежать ранее не известной секте сатанистов с уклоном в народничество.

По результатам событий предлагаю:

— установить стационарное ограждение вокруг памятника М.В.Ломоносову;

— устранить допуск посторонних к Историческому зданию Университета, для чего организовать три контрольно-пропускных пункта сообразно числу проходов на территорию (смета и должностное расписание прилагается);

— запретить курение на площадке перед ИЗ МГУ;

— установить решетки на окнах первого этажа.

Также прошу Вашего разрешения приступить к негласному расследованию возможной сатанистской деятельности в Университете.

Продолжаются розыски садового трактора, бесследно исчезнувшего во время инцидента 12 сентября.

С уважением,

Подопригора В.Н.

Резолюция ректора:

[Ну вот, наконец-то вменяемый доклад! А я уж и не надеялся.]

Предложения отклонить как несообразные ситуации. Подготовить приказы:

— о назначении Подопригоры В.Н. начальником Охраны;

— о нездоровой обстановке на теологическом факультете;

— о запрете курения на всей территории, прилегающей к ИЗ МГУ на Моховой;

— об удовлетворении прошения доцента психфака к.п.н. Волконского А. С. об отпуске за свой счет;

— о приостановке в одностороннем порядке контракта с Time Reserach Fnd.;

— о расформировании «временной исследовательской группы KTG».

В архив.

(«Московский обозреватель», 3 октября 1982 г.)

Госпитализирован с инфарктом М.А.Суслов, видный теоретик монархизма, ведущий идеолог «Союза русского народа». Несмотря на преклонный возраст (он родился в 1902 году), популярный политик находился в отменной форме. Внезапное ухудшение здоровья Михаила Андреевича его приближенные связывают с шоком, испытанным при чтении вечерних газет.

Напоминаем, что сегодня утром по каналам информационных агентств прошло сообщение об очередном удивительном происшествии в Московском Университете. Студенты, пришедшие в так называемое Историческое здание МГУ на Моховой, обнаружили на стене у двери здания мраморную памятную доску. Доска белого мрамора с золотыми буквами сейчас отделена от стены и направлена на экспертизу, но свидетели успели переписать текст с нее. Он гласит: «Здесь преподавал видный деятель Советского государства и Коммунистической партии член Политбюро ЦК КПСС Михаил Андреевич Суслов (1902–1982)».

Политологи теряются в догадках, что может означать загадочная надпись. Коммунисты еще утром заявили в этой связи официальный протест. Общество восприняло случившееся, скорее, как дурную шутку, и новость уже обрастает анекдотами. Днем наша редакция получила телеграмму из белорусской деревни Савецкая с заверениями в том, что деревня и не думала объявлять себя суверенным государством.

Тем не менее мы со все возрастающей озабоченностью следим за развитием событий в Московском Университете.

Вышли танцовщицы, похожие в своих ярких платьях на короткие флагштоки. Ударили барабаны. Басы грохотали так, что скакали песчинки на кирпичных ступеньках. Танцовщицы устроили маленький смерч, и огонек фонаря, прикрытый стеклянной банкой, затрепетал.

Янина не смотрела на танцовщиц. Гораздо интереснее в эту минуту были поэты: высокий бородач, считавшийся лучшим сочинителем столицы, и тощий парень, светловолосый и небритый, никому до сегодняшнего дня не известный. Шел пятый раунд «схватки на языках»: только что оба поэта получили задание сымпровизировать лирическое признание о четырех строфах, в котором упоминались бы оловянные лошадки, топор и хризантемы, все строки начинались бы на «Н» и последними словами каждой строфы были бы «…на черном бархате постели». Поэты получили пять минут на обдумывание, и танцовщицы развлекали публику, в то время как бородатый мастер перебирал в уме домашние заготовки, а молодой, нервный и совершенно потерянный среди барабанного грохота, суеты и жадного внимания публики, этот самый молодой поэт трижды впал в отчаяние, прежде чем глаза его ожили, губы зашевелились, и он быстро защелкал пальцами, отбивая внутренний ритм.

Рукава его кафтана были коротковаты. Дерзкий либо купил парадную одежку в лавке подержанного платья, либо продолжал расти, как ребенок или дерево, и мосластые руки-ветки вытягивались быстрее, чем поэт успевал заработать на обновку. Он понимал, что выглядит смешно и неуклюже, и ему непросто было это сознавать, но он все равно вышел перед судьями и публикой, убежденный в своем праве находиться здесь.

Янина симпатизировала молодому. Здесь, в зале под открытым небом, во множестве обретались поклонницы бородача, и они задавали тон: их слуги топали о помост по команде, служанки отбивали ладони, поддерживая короля поэтов. Если бы исход поединка решала толпа — бородач давно победил бы. Но решали судьи, и они оказались беспристрастны; вот уже пятый раунд длился почти равный бой, хотя обычная «схватка на языках» заканчивалась через два или три раунда.

«Настоящее интеллектуальное действо, — думала Янина с грустью, но без тоски. — Здесь, в столице, как в несущемся с горы экипаже — громко, весело, очень страшно и бесконечно интересно. У нас в провинции такого не бывает; возможно, я последний раз вижу эти танцы, ярусы свечей под стеклянными колпаками, дрожащие огни, превращающие площадь в единое тусклое украшение. И поэтов этих… Кто знает, почему у нас в Устоке совсем нет поэтов. Вот бы познакомиться с этим, молодым, вот бы сказать ему в глаза, как он талантлив.