Журнал «Если» - «Если», 2009 № 02

— Нет, лучше не отпускай.

Я не очень-то прислушиваюсь к тому, что она говорит. Ходить в пустоте не так просто, как может показаться поначалу. Во-первых, нельзя допускать никаких сомнений, что ставишь ногу на твердь, что под ногами — земля, что она надежно удерживает тебя; а во-вторых, продвигаясь вперед, нельзя слишком пристально всматриваться в пустоту. Бескрайняя вселенская ночь завораживает. Как только поймешь, что в действительности опоры нет, так и полетишь вверх тормашками. Со мной это уже бывало не раз: оступался, падал, проваливался неизвестно куда. Правда, нынешняя ситуация совсем не похожа на ту, когда я, только появившись в «мире ином», робко пытался выйти за очерченные границы. Если я срывался тогда, то уже через секунду оказывался на Земле, оказывался у себя дома, даже не успев по-настоящему испугаться. Разъединение происходило автоматически. Можно было начинать все сначала. А что будет, если мы сорвемся сейчас? Что произойдет, если я упаду в виртуале, как в настоящей реальности? Кем я тогда очнусь на Земле — хихикающим идиотом? Если, конечно, очнусь вообще.

Утешает меня только одно. Такой же смертельно опасной пустота, вероятно, стала и для гусанос. И даже еще опаснее — у них нет нашего опыта. Преследовать нас под брусчаткой они, скорее всего, не рискнут.

И есть еще обстоятельство, которое меня успокаивает. Находясь с другой стороны, мы, по-видимому, исчезли из-под наблюдения. Вычислить наши координаты нельзя — брусчатка нас «экранирует». Во всяком случае, когда я пытаюсь высветить карту, скинутую мне Лешим, визуального отклика у меня на ладони нет. Значит, можно считать, что и гусанос нас тоже не видят.

Это существенно.

Это дает нам реальные шансы.

А беспокоит меня сейчас некий странный эффект, который чем дальше, тем больше дает о себе знать. В пустоте виртуальной вселенной, в ее прежде бесплотной, удручающей темноте, как ожившие светлячки, проступают созвездия зеленоватых огней. С каждой минутой они становятся все многочисленнее, все крупнее, все значительнее, все ярче, рождая геометрическую путаницу фигур. Можно различить то нечто вроде «шаров», слипающихся друг с другом, то громадные «пирамиды», связанные между собой паутинными аркадами «галерей», то «этажерку» с косыми узкими переборчатыми секционными отделениями, а то предстает взгляду как бы внутренность «муравейника», где копошатся, переползая с места на место, мириады крохотных искр.

Пустота от этого кажется настоящей бездной. У меня кружится голова и прорастают в сердце режущие кристаллики льда. Я догадываюсь, что это те сайты, о которых рассказывал Дух, те бесчисленные порталы, с которыми связываются сейчас сотни миллионов людей: базы сведений, нити операционных систем, навигация, профиль Земли в магическом представлении виртуала. То есть Дух нисколько не преувеличивал: их можно видеть, по ним можно странствовать, к ним, вероятно, можно подключиться со стороны. И нисколько не преувеличивал господин Лапат: Земля беззащитна, если вглядываться в нее из этих координат.

Вот она перед нами — вся.

Жаль только, что это знание теперь ни к чему.

— Что, что, что?… — тревожно спрашивает Квинта. — Ты что-то видишь?… Там что-то есть?…

— Нет-нет, пока ничего…

Ей незачем на это смотреть.

Квинта дышит редко и глубоко, словно воздух вокруг нас исчез.

Она — живая.

Я снова слышу упругое биение сердца.

— Ты мне веришь?

— Конечно, конечно…

— Тогда идем.

Направление нам все же выдержать не удается. Да и как его выдержать, если никаких внятных координат под городом нет. По созвездиям, которые только что вспыхнули, я, естественно, ориентироваться не могу, а осклизлый «линолеум», повисший над нами, представляет собой такую однообразную дрянь, где буквально глазу не за что зацепиться. И потому выбираемся мы, вновь прорезав брусчатку клинком, вовсе не у квартала ремесленников, близ которого расположен дом Квинты, и не в самом квартале, откуда к нему можно было бы незаметно пройти, а аж метров на триста левее, возле Трех тополей, на том месте, где мы с Обермайером увидели гремлина. Отсюда уже ближе до меня, чем до Квинты. Вот, к сожалению, не повезло. Однако снова лезть в пустоту, расцвеченную огнями, нет смысла. Эти триста метров, по-моему, проще преодолеть по поверхности.

Тем более, что явной опасности, на первый взгляд, не заметно. Улица пустынна и необычайно светла, как будто покрыта слабой фосфорической пылью. Это напоминает северные белые ночи, солнца нет, но с предельной отчетливостью видна каждая подробность пейзажа: неровная стыковка брусчатки, выступы и уступы домов, гладь темных окон, ломаная линия крыш.

Непонятное какое-то освещение.

Впрочем, это не единственная странность, с которой мы сталкиваемся.

Квинта, торопливо отступившая от выреза в мостовой, вдруг окликает меня:

— Смотри, смотри!..

Ей, кажется, уже становится лучше: щеки порозовели, дыхание не такое испуганное. Она притянула к себе ветку тополя, когда-то посаженного Дудилой, и осторожно, будто касаясь ребенка, трогает ее пальцами.

— Какие хорошенькие…

Я поначалу тоже не верю своим глазам: вместо сухих, ревматических, твердых, страшноватых изломов, которые безжизненностью своей напоминали бронзовый обелиск, теперь вдоль всей ветви набухли коричневатые продолговатые почки — явно живые, полные соков, пахнущие весной. Кое-где жухлые оболочки на них полопались, и сквозь клейкую паутину брезжит новорожденная зелень.

— Они настоящие, — говорит Квинта.

Я слегка потрясен. Происходит то, на что мы, если честно, уже не очень надеялись. Наш мир действительно оживает. Он начинает существовать сам по себе.

Это великий момент.

Меня тревожит лишь шорох, который я вдруг начинаю слышать со всех сторон. И даже не шорох, а скрежет, потрескивание древесных волокон, похрустывание, похрупывание, как будто кто-то невидимый ступает по ореховой скорлупе. Тотчас обнаруживается и его источник.

Мостовая неподалеку от нас вспухает, точно продавленная, шпатлевка крошится, брусочки темного камня выворачиваются из нее, и вдруг появляется на поверхности панцирная, как у насекомого, голова, передвигающая плоскими жвалами.

— Боже мой!.. — сдавленно восклицает Квинта.

Еще мгновение и на мостовую выбирается здоровенная двухметровая гусеница. Она вся как будто из стали — в полукруглых сегментах ее отливает зеркальный металлический блеск, из впадин черепа просвечивают рубиновые глаза, а хвост, которым она интенсивно работает, заканчивается раздвоенной острой лопаточкой.

Такие же гусеницы вылезают еще из нескольких мест. Они довольно быстро приближаются к нам, изгибая суставчатые тела. Причем, как я замечаю, они не просто ползут — одна из них складывается дугой и вдруг, будто дротик, вибрируя, взвивается в воздух. Нацеливается она прямо в меня. Летит, впрочем, медленно, как и снаряд, выпущенный из «Мальчика». Я инстинктивно, точно тренировался заранее, успеваю выдернуть меч и, продолжая движение, выставляю клинок ей навстречу. Эльфийское острие рассекает гусеницу пополам. Обе половинки скручиваются в кольцо, вспыхивают и осыпаются на брусчатку снопами искр. К сожалению, легче от этого не становится. Еще три или четыре гусеницы, напружинив хвосты, прыгают в нашу сторону.