Журнал «Если» - «Если», 2005 № 07

— Меня совершенно не мучает совесть, — сказал он Бугго. — Редкостная гадина был этот Нагабот.

Бугго рассеянно кивнула. Банковская страница в ее планшетке претерпевала стремительные изменения, цифры обезумели, сменяя друг друга; вспыхивали поступления, чуть сползали назад после вычитания процентов, опять наращивали массу и наконец замерли в виде «окончательного баланса» в два миллиона четыреста восемьдесят две тысячи экю.

Бугго сунула планшетку в сумку, глянула на небо и опять подумала об Алабанде и Островах. Она вспоминала о них целый день, понимая, что напитывается ядом, от которого потом не будет спасения.

— А где Охта Малёк? — спросила она вдруг.

Ответа ей не дали, потому что этого никто не знал.

Калмине, пьяный от мыслей о богатстве, ушел к себе в каюту — предвкушать новое состояние и строить планы. Хугебурка пошатывался от усталости и ненависти к людям. Бугго отправила его на корабль — проверять готовность «Ласточки» к полету. У нее оставались еще дела с Алабандой. Хугебурка посмотрел вслед своему капитану — как она быстро, бойко бежит на высоченных каблуках, в платье из белых и синих лент, местами сшитых так, чтобы из них надувался пузырь, а местами свободно болтающихся — и вдруг ему стало очевидно, что однажды она уйдет навсегда. Это было мгновение предельной ясности, от которого стало больно, а после все смазалось, сменилось усталостью и новыми заботами, и Хугебурка зашагал на корабль.

Алабанда носил Бугго на плечах, грузно ступая вместе с ней по чуть качающейся мостовой. Она держалась за его густые волосы, то и дело склоняясь к огромному, жесткому уху, из которого торчала шерсть, чтобы сказать в эти заросли пару слов.

— Я был у Острова совсем близко, — гудел Алабанда, уже снова пьяный, безрассудный. — Там не было атмосферы, там не могло быть ничего — голый камень в пустом пространстве, а вокруг мерцание. И вдруг, на мгновение, я увидел там все.

…Пустота сменилась видением сада. И там стояла женщина, одетая крыльями, а в ручье, у ее ног, текла тишина. Невесомое, бесплотное пламя охватило сердце Алабанды, и он отправил на Остров челнок, но челнок прошел сквозь плоть метеорита и сгорел, а камень в космосе вновь был голым и бесплодным.

— Боже! — кричал Алабанда, шагая с Бугго на плечах по ночной Бургарите. — Боже, эта тишина!..

— Разве смерть — не тишина? — спросила Бугго, рассеянно озираясь по сторонам: один за другим наливались синеватым светом фонари, усугубляя темноту густых небес.

— Та тишина была жизнью, — сказал Алабанда, снял с ноги Бугго туфлю и запустил ею в какого-то голодранца, который вдруг остановился, завидев губернатора, и нехорошо сверкнул глазами. Получив каблуком в висок, голодранец взялся обеими ладонями за лицо и сел на мостовую.

И тотчас из темноты послышался вопль, как будто там только и дожидались этого мгновения.

Бугго насторожилась, тронула Алабанду за волосы.

— Идемте туда.

— Нас ждут, — напомнил он.

— Нет. — Бугго взбрыкнула. — Мне надо туда. Туда! Ясно? — И потянула губернатора за жесткую прядь.

Алабанда развернулся всем торсом и двинулся на крики.

Улица, тесно застроенная домами, расступилась, обнажая ярко освещенный двор. В глубине его находилась какая-то плоская, как будто размазанная по земле постройка. Во дворе в странных позах застыли статуи, в основном железные, но встречались и каменные; а подойдя поближе, можно было заметить рядом и людей, таких же искаженных и вывернутых, как эти причудливые произведения искусства. Люди метались среди статуй, смешивая свои тени с их колеблющимися тенями, и кричали. А громче всех орал кто-то простертый у подножия железной бабищи с большим овальным отверстием между тонкими треугольными грудями.

Алабанда присел на корточки и спустил Бугго на землю. Бедра женщины и ленты ее платья скользнули по щекам Алабанды, когда она сползала с его плеч. Хромая, в одной туфле, Бугго подбежала к лежащему и сильно ударила кулаком по голове какого-то человека, который попытался ей помешать.

Охта Малёк валялся с расквашенным лицом, пачкаясь, греб ногтями землю и вопил:

— Не пойду!

Потом он вдруг увидел своего капитана — лицо бледное, в красных бликах колеблющегося света фонаря — и вытаращил на нее глаза, мутные от горя.

— Сука! — зашипел, заплевался Малёк. — Не пойду! Здесь сдохну!

Из полумрака двора опять выскочил кто-то и, изловчась, пнул Малька в бок. Он перекатился и снова заорал, пуская изо рта слюни и пену.

— Стоять! — вне себя крикнула Бугго, заметив, как в полумраке появился красный глазок лучевика. — Это мой человек, я его забираю!

Желтая нитка луча вмиг прошила пространство двора. Бугго упала рядом с Охтой.

— Алабанда! — позвала она, чуть оторвав лицо от земли.

— Алабанда! Алабанда! — забился Малёк, стукаясь затылком и скулой и с маху опуская наземь пятки. — Только он! Всегда он! Алабанда! Алабанда!

Он повернул голову и попытался укусить Бугго за локоть.

В темноте грохнул взрыв — непонятно, что и где взорвалось, но несильно, хотя у Бугго заложило уши, — а затем Алабанда заревел:

— Перестреляю! Вон!

Мостовая, еще не успокоившаяся после взрыва, мелко затряслась, как будто именно ее перепугали угрозы Алабанды. Бугго и Малёк остались во дворе одни.

— Идем, — сказала Бугго своему механику, — они сбежали. Пойдем на «Ласточку».

— Ненавижу тебя, — прошептал ей Охта и заплакал горько и безутешно.

Бугго растерянно смотрела, как он возит грязь ладонями по мокрому лицу, а после стремительно наклонилась и поцеловала его щеки и глаза.

— Идем, Охта. Пора домой.

Он замер, испытующе глядя на капитана, вздохнул глубоко, до самой своей маленькой утробы, и, поверив, встал на ноги. Охту сильно качало, но он не падал.

Алабанда в темноте кому-то свистел. Грохоча и вихляя прицепом, подъехал погрузчик.

— Гони к «Ласточке», — велел Алабанда, заглядывая в кабину. — Погоди, возьми тут двоих.

Он схватил ослабевшего Малька и забросил на прицеп, поверх крепежа. Бугго подошла, приседая на каждом шагу, в одной туфле. Алабанда сунул ей вторую, которую подобрал там, откуда сбежал подбитый им тип с нехорошим взглядом.

— Прощай, Алабанда, — сказала Бугго.

Он обхватил ее рот толстыми, мягкими, пахнущими ванилью и спиртом губами.

— Прощай, Бугго, — сказал, оторвавшись, губернатор Бургариты.

Бугго вскочила на погрузчик рядом с Мальком, и ночной город заплясал вокруг них на покачивающихся фундаментах, а небо, исчерканное метеоритами, мигало и переливалось, словно медуза, выброшенная штормом на светящийся лист рекламы.

Охта заснул, измученный алкоголем, побоями и ревностью. Бугго при каждом вдохе вспоминала запах губ Алабанды, и Острова наполняли ее сознание странными грезами.