Журнал «Если» - «Если», 2009 № 06

И вот тут стал обязательным плохой финал. Оборванный финал, как случайной пулей обрывается наша жизнь, как обрывается история, которую вы не дослушали в поезде. В этом видели высший шик — новую форму! Историю обрывали, стилизуя «под жизнь».

Литература шла тем же путем, только медленнее. Коммерция требовала оборванного финала. А вдруг продолжение напишется? Оборванного финала требовала и имитация под жизнь. Мол, нечего патоку хлебать. Произведение кончалось на неопределенной ноте: дорога уходит вдаль, и зубы болят, и девушка меня бросила. Плохой финал стал хорошим тоном.

В кинематографе с этим позже стали бороться. В литературе — нет. Сейчас наша «бол-литра» шарахается от классических финалов, характерных для произведений XIX века, как от чумы.

К сожалению, сегодня финал воспринимается исключительно на событийном уровне. Цепь событий, последовательность действий и ее венец — финальное событие. Всё. Идейная и тематическая составляющие выпадают из восприятия. Читатель говорит: «А дальше?!» Ведь цепь событий можно продолжать до бесконечности. Какие-то герои живы остались? Значит, всегда есть место подвигу!

Восприятие ограничивается событийным планом, а значит, для понимания, что финал наступил, требуется занавес, как в театре. Герой умер или победил — занавес закрылся. Это сигнал залу, что можно аплодировать. Если занавеса на сцене нет, зрители не знают, нужно ли хлопать. Возникает вопрос: а что происходит-то? Ну, актеры замерли, ну, стоят, в кулисы не уходят.

Может, свет погасят, а?…

Давайте попробуем этот скользкий момент разобрать на материале двух романов. Мы сильно рискуем: в фэндоме не любят, чтобы писатель вслух анализировал собственные книги или книги друзей. Но нам терять нечего, репутация давно подмочена.

Итак, берем для анализа романы «Vita Nostra» за авторством дуэта Дяченко и наш совместный роман «Тирмен».

«Vita Nostra», мнения читателей:

«Концовка якобы открыта. Для меня же она закрыта — наглухо, бетонной стеной. На последних двух страницах оказался только скомканный финал:

1) я люблю маму;

2) мне не страшно (умирать, перевоплощаться, действовать)».

«Финал не понравился. Если бы финал поменять на нормальный, была бы Вещь».

«В финале нас ожидает на редкость скомканная и бессмысленная концовка».

«Конец абсолютно бессмысленный. Создается впечатление, что авторы просто уже не знали: что же писать дальше».

Мы были удивлены, когда вдруг выяснилось, что параллельно, не сговариваясь, Олди с Валентиновым и Дяченко написали романы, строящиеся на библейских ассоциациях. Хорошие, плохие ли — не об этом речь — романы о «втором пришествии». «Vita Nostra» в завязке — это Книга Иова! Главной героине на голову не пойми откуда начинают сыпаться беды. Наверху кто-то поспорил и принял решение провести эксперимент. А внизу ее рвет золотыми монетами, ей надо купаться голышом, и если она откажется, то умрет ее мама. Вот вам и овцы, и дети, и имущество — сиди, брат Иов, на гноище и молчи в тряпочку.

Сверху же вместо объяснений говорят: не ваше дело, сапиенсы.

Вся книга от начала до конца — это переход от Ветхого Завета к Новому. От «Я есть бог ревнивый» и «Вначале было Слово» — к «Бог есть любовь». И финал — «Мне не страшно». На идейном уровне финал блестящий — человек путем мучений, наград и наказаний, путем самопознания приходит к новому принципу мироздания. Вспомним Галича: «Не бойтесь хулы, не бойтесь хвалы, не бойтесь мора и глада…» Галич тоже внезапно пришел к «не бойтесь» — популярный кинодраматург, весь «в шоколаде», вдруг перестал бояться и променял судьбу успешного писателя на судьбу поэта-изгнанника.

На событийном уровне — да, Саша Самохина могла бы летать на помеле, жечь глаголом и еще восемь книг «приключаться». Но на ИДЕЙНОМ уровне действие выведено на финал железно! На тематическом, кстати, тоже.

Увы, финал «Vita Nostra» был воспринят по одной его составляющей — событийной. Иначе в нем нет ничего открытого и незавершенного. Он закрыт, закончен, сведен в иглу.

Теперь — «Тирмен», мнения читателей:

«Так все хорошо шло, и вдруг какие-то невнятные навороты в финале. Концовка и вовсе показалась смазанной и неубедительной».

«Конец поверг меня в недоумение. Застрелился Даниил или нет?»

«Смутил «приговор» мужа: «Читается очень хорошо, но финал никакой». Подтверждаю. Читается прекрасно. А финал… Холостой выстрел».

«Понять смысл книги я так и не сумел. Чем все закончилось?»

«Кажется, и язык неплохой, и сюжет присутствует, а до конца прочитаешь и понимаешь — обманули! Про что книга-то?»

И снова роман начинается библейскими аллюзиями. Два главных героя — два поколения. Старик с «говорящим» именем Петр (на идейном уровне это имя должно хоть что-нибудь подсказывать?) живет по Ветхому Завету. Сверху говорят «убей», и он убивает, не задумываясь. Он так поддерживает определенный — естественно, определенный не им! — МИРОПОРЯДОК. Авраама тоже не спрашивали: хочет ли он приносить сына в жертву? И Моисея не спрашивали, когда отправляли к фараону. Впрочем, Авраам хотя бы сопротивлялся, и Моисей поначалу возражал. А Петр не сопротивляется — очень «правильный», послушный высшей воле человек.

И в ученики к старику попадает будущий новый охранитель миропорядка — мальчишка с не менее «говорящим» именем Даниил. Пророк Даниил, львиный ров, служба при вавилонском дворе… Это ведь Даниил растолковал Валтасару, что значит сакраментальное «мене, мене, текел, упарсин».

Петр и Даниил! — но ряд ассоциаций выстраивается не на событийном уровне, а на идейном. И Даниил сначала живет по тому же Завету, что и Петр — предавая, стреляя, убивая без особых колебаний. Так надо, сапиенс! Но постепенно он начинает мучиться вопросами. Он спрашивает: а почему? а зачем? да как же так можно?

А можно ли?!

И в конце заявляет: Я НЕ БУДУ! Подносит пистолет к виску — к своему виску, вместо того чтобы стрелять в указанную свыше жертву, в учителя, списанного в утиль. Убивая себя, он стреляет в прежний миропорядок. «Смертию смерть поправ»: вот в книге появляется «мертвый тирмен», который, воскреснув, рушит прогнившее мироустройство.

После чего мертвые встают, и так далее.

С нашей точки зрения — может быть, наивной, — роман закончен. Расставлены все необходимые нам акценты. Допустим, они расставлены плохо, а мы — бездарные писатели. Но, как и в случае с «Vita Nostra»: на событийном уровне — принято, на тематическом — так-сяк, на идейном — почти никак. Событийный ряд, как братская могила, погребает все на свете. И все вопросы по финалу завязаны только на него: что герой сделал, что с ним произошло, куда он пойдет дальше?

Был в свое время революционный переход жанров от эпопеи к роману. Эпопея — это макрокосм. Она рассматривает жизнь в колоссальных масштабах. Затрагивает могучие исторические события, судьбы народов и империй, катаклизмы и катастрофы. Если есть там личностный герой, то он нужен для озвучивания великих идей и показа глобальных процессов. Роман — это уже микрокосм и макрокосм «в одном флаконе». Человек и общество, человек и стихия, человек и время. Или судьба. В романе появился герой с его бытом, мировоззрением и проблемами.