Журнал «Вокруг Света» - Вокруг Света 1996 №09

Мы пристроились к одной из англоязычных групп и, прежде чем углубиться в бетонные дебри, узнали, что у Гитлера было семь укрепленных ставок: «Фельзеннест» («Гнездо в скалах») на горном правобережье Рейна, «Танненберг» («Еловая гора») в горных лесах Шварцвальда; «Вольфшлюхт» («Волчье ущелье») на бывшей франко-бельгийской границе под городком Прюэ-де-Пеш; «Вервольф» («Оборотень») в районе Винницы; «Беренхалле» («Медвежий зал») в трех километрах от Смоленска; «Рере» («Тоннель») в Галиции. Но самое крупное и самое мощное убежище было построено здесь, в Восточной Пруссии, близ тогдашней германо-советской границы в семи километрах от Растенбурга. Кто, как и почему выбрал это место среди мазурских болот и озер, могут сказать только нацистские астрологи, рассчитавшие эту точку на земле по звездам. Но ни в каких «гнездах», «ущельях» и «тоннелях» Гитлер не чувствовал себя столь защищенно, как в «Вольфшанце». Фюрер провел здесь почти безвылазно три самых напряженных года второй мировой. Ни одна из его ставок не была укреплена так старательно и не охранялась так тщательно, как эта, которую точнее было бы назвать «Адольфшанце», ибо имя «Адольф» переводится с древнегерманского как «волк».

Говорят, культ «серых хищников» пришел в Европу из Индии, с земли древних ариев. Во всяком случае, в округе немало «волчьих» топонимов — это и белорусский Волковыск, и литовский Вилкавишкис...

Мы углублялись в бетонную мистерию XX века. Наклонные безамбразурные стены с чудовищной толщины многометровым бетонным перекрытием говорили о том, что обитатели «Вольфшанце» больше всего боялись неба, ударов с воздуха. Ни один из бункеров не был приспособлен к наземной обороне. Видимо, никто из проектировщиков и мысли не допускал, что сюда могут приблизиться войска противника. Да, они боялись только неба, и потому персональные бункеры Гитлера, Бормана, Гиммлера, Геббельса, Геринга перемежались со специальными бункерами ПВО, откуда скорострельные зенитные орудия и пулеметы могли прикрывать ставку огненным зонтом...

Дробные очереди разносились по лесу — это весенние дятлы долбили кору. Под березами и липами зацветали первые подснежники. Свежий — с недалекой Балтики — ветер покачивал верхушки сосен. Плоскобокая береза вжималась в бетонную стену, мешавшую ей расти. Россыпь желудей на замшелом бетоне напоминала стреляные гильзы... Взгляд проваливался в странные люки, зияющие посреди полян, взбегал по ведущим в никуда бетонным ступеням, лепившимся по стенам, как лестницы на пирамидах ацтеков.

Повсюду висели таблички, предупреждающие на всех европейских языках, кроме русского, что залезать в бункеры опасно. Мы, конечно же, залезли. И не куда-нибудь, а в бункер Гитлера. Пробираясь по тесному, полузаваленному коридорчику, сдавленному со всех сторон многотонными блоками, мы выбрались в некий зал, весьма схожий с погребальной камерой фараона. Пробираться дальше и в самом деле было опасно: над головой на прутьях арматуры висели поднятые на воздух взрывом глыбы...

Никаких затопленных подземелий мы не обнаружили. Да их здесь никогда и не было. Как объяснил нам знаток истории «Волчьего логова» Ежи Шинский, легенды о многоэтажных подземельях «Вольфшанце» с электростанциями, метрополитеном, складами, тайниками — не более чем легенды. Обитатели бункеров не зарывались в землю слишком глубоко. Они прикрывались лишь от ударов с воздуха многометровым железобетоном. Они боялись только неба...

Итак, никаких затопленных подземелий в «Волчьем логове» не было.

Словно в возмещение за разочарование, за привезенное бестолку аквалангистское снаряжение фортуна даровала нам адрес архитектора «Вольфшанце», доживающего свой век во Франкфурте-на-Майне. Адрес послужил нам ниточкой к еще одной тайне этого места. Быть может, к последней тайне «Волчьего логова»...

Кто архитектор «Вольфшанце»?

Осенью этого же года мы с Юрием снова собрались в дальнюю поездку. На сей раз конечным пунктом маршрута был выбран Франкфурт-на-Майне. И главной целью была встреча с архитектором «Вольфшанце» господином Ренцом.

Добравшись после многодневных дорожных приключений до Франкфурта, не чуя под собой ни ног, ни колес, я первым делом набрал номер многообещающего телефона и впопыхах совершил грубую тактическую ошибку: сообщил осторожному мужскому голосу, что мне нужен главный строитель, архитектор «Волчьего логова», — от волнения я забывал английские слова (разговор шел именно на этом воистину международном языке) — что я приехал из Москвы, хочу встретиться... Только по великому чуду, везению или чему там еще мой собеседник — а им оказался старший сын архитектора — не положил сразу трубку. «Вы ошиблись, — сказал он, — мой отец никогда не строил «Вольфшанце», — а затем с чисто немецкой педантичностью стал выяснять, кто я, почему звоню именно им и кто вообще дал мне этот телефон. Только эти настороженные расспросы и оставляли мне надежду. В свою очередь, я спросил моего телефонного собеседника, кто он по профессии, и услышал: ориенталист, то есть востоковед. Я радостно закричал, что это несбывшаяся мечта моей жизни и что в молодые годы мне довелось возглавлять университетскую этнографическую экспедицию, обследовавшую ламаистские дацаны в Бурятии... Возможно, именно это, последнее сообщение все и решило. Как потом выяснилось, «архитектор «Вольфшанце» оказался наполовину (по матери) бурятом. Я получил приглашение на встречу.

Несмотря на то, что оба Ренца, отец и сын, жили в суперсовременном городе, финансовой столице Европы, подпиравшей небо своими стеклянными небоскребами, особнячок их был обрамлен садом-палисадником и на лужайке перед крыльцом нашлось место каменному тибетскому охранному божку, означавшему, что дом и в самом деле принадлежит профессиональному востоковеду.

Макс Ренц, немолодой, полный господин, с очень сглаженными азиатскими чертами лица, принял меня в кабинете.

— Чай, кофе?

В шутку я попросил зеленого чая, и хозяин, усмехнувшись, принес на подносе с драконами две китайские пиалы с прозрачными «рисинками» в фарфоровых стенках и фарфоровый чайник с великолепно заваренной «зеленой ветвью». Я опускаю все наши предварительные разговоры вокруг да около, экзаменующие меня и на предмет Востока (Макс специализировался в области центральноазиатских культур) и на принадлежность мою к «российским спецслужбам». Это подозрение читалось в глазах моего собеседника на протяжении всей встречи. Я теперь усвоил, что расспросы о жизни до 1945 года для немцев столь же болезнены, как и для нас в свое время ответы на зловещий анкетный вопрос — «Чем занимались вы и ваши родственники до 1917 года?»