Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1993 год

Андеркотские женщины жили на отшибе, но зато очень рвались научиться читать и писать. Шугуфта сбросила покрывало и вышла из дому, стала учить женщин из бедных кварталов считать, изготовлять разные поделки и умно растить детей.

— Мне было бы трудно работать, если бы не поддержка семьи, — говорит Шугуфта, а за ее головой небо над крутыми уступами холма окрашивается в розовый цвет.

— Хотя моя свекровь сама никогда не выходила за пределы дома, она стала самым лучшим моим другом и советчицей. Мне физически было тяжело со всем справляться, заниматься и собственными детьми, и соседских учить. Хорошо жить в большой семье — всегда найдется на кого детей оставить. Конечно, приходится приспосабливаться: когда живешь среди людей, нужно все время в одном уступить, в другом — на своем настоять. Одни от этого изнемогают, другие становятся крепче. Мне иногда хочется жить собственным домом, иметь свои вещи и давать их детям. Я Бога молю, чтобы никогда мне не пришлось зависеть от других, чтобы сохранить свое достоинство и сберечь понимание между мужем и мной. Потому что любовь — это «сукун» и это важнее физической близости.

В первый раз она увидела мужа в серебряное зеркальце, после того как мулла прочитал короткую суру из Корана и объявил их мужем и женой. А когда она переступила порог мужниного дома, пройдя под высоко поднятой святой книгой, муж омыл ей ноги молоком и обрызгал им на счастье двор, соблюдая мусульманскую традицию, восходящую ко временам самого Пророка, который велел зятю своему Али омыть молоком ноги его дочери в знак преклонения перед женщиной. Не только на двоих дается благословение в браке — они вносят его в большую, объединенную семью.

«Введи жену в дом твой и оберегай ее»,— сказал Пророк. В Коране секс сравнивается с пахотой для крестьянина — это очень серьезное дело. Землепашец оставляет семя в земле, чтобы оно взошло и дало урожай, землепашец сам выбирает время и способ пахоты. Он не станет сеять не вовремя и не станет обращаться с землей так, чтобы изнурить и истощить ее. С такой же заботой и тщанием должен мужчина относиться к женщине и к жене. «Отнесись к ней с добром, расстанься с ней с нежностью»,— сказал Пророк. Этого требует ислам, где женщина пользуется естественным уважением. Шугуфта воспитана в этой традиции, она с уважением воспринимает свою роль в семье, считая себя ее неотъемлемой частью. Она сбросила покрывало, но не отказалась ни от своего уединения, ни от достоинства. Она окутана ими в доме и за его пределам. И собираясь проводить меня поздно вечером, Шугуфта берет с собой сына не в качестве физической, но в качестве эмоциональной опоры. Женщина выглядит достойней, когда рядом сын. Не только в Андеркоте...

Стиралыцик и его жена

— Когда мужчина и женщина поженятся, они больше не отдельные люди. Они соединены и друг друга дополняют, вот как эти две руки,— говорит стиралыцик белья, соединяя перед грудью темные, изработанные ладони. Древнее приветствие «намаскар» придает словам конкретность.— Без соединения рук нет приветствия, без совместности нет единства. Человеку нужны две руки, обе одинаково важны для него. Мужчина и женщина, как колеса в двуколке, совершают одно движение.

Стиральщик неграмотен. Он никогда не читал священные шастры, их смысл дошел до него через века в изустной передаче и на этом зиждится вся его жизнь, как жизнь всякого индуса. Жизнь этого человека прошла в стирке чужого белья, к своему делу он относится с прирожденным стоицизмом. Двадцать лет прожил в хибаре, и на его глазах пустырь на окраине Дели превратился в фешенебельный квартал. Он видел, как возводились большие дома, как вырастали деревья, как малыши становились взрослыми мужчинами и женщинами. Он видел, как седеет и теряет зрение его жена.

Стирать белье и ухаживать за женой — его дхарма, жизненное назначение, долг, соответствующий его природе. В этом суть его веры. Но примиренность с жизнью — это не апатия, это невозможность отделить себя от борений и лишений, которые есть часть бытия, которые закончатся с окончанием этой жизни и с его рождением в другой телесной оболочке. Зато есть надежда, что в новой телесной оболочке ему больше не придется стирать чужое белье. Индусы верят, что не только каждый человек, но и все сущее, живое и неживое, наделено способностью к возрождению после каждой смерти. Дхарма ветра — дуть, дождя —проливаться с небес, дхарма камня быть твердым, а цветка — нежным. Точно так же дхарма горшечника предписывает ему изготовлять горшки, а дхарма деревенского лавочника — развернуть торговлю под пипаловым деревом и сидеть под ним целыми днями, независимо от того, есть покупатели или нет. А как иначе — разве он не деревенский лавочник? Как же он может пойти наперекор своей дхарме? Дхарма стиралыцика не отторгает его от других сторон жизни. Рано утром он отправляется в парк за цветами, которые потом разносит по домам, где они необходимы для утренней молитвы. После этого ведет слепую жену на пустырь — облегчиться. Он купает жену, готовит ей завтрак и, усадив на солнышке, уходит на работу.

— Не люблю оставлять ее одну в темноте,— бурчит он. — Пока светло — и птицы поют, и дети кричат, и как люди ходят слышно. А в темноте она слышит тишину.

Так день за днем прошли двадцать долгих лет. Он никогда не зовет жену по имени. Она — Жена, женщина, которую он взял в дом, когда ей исполнилось двенадцать, когда ее черные глаза искрились, а смуглые руки были сильными. Она гладила выстиранное им белье, она родила ему сына и дочь. Сын пашет землю в деревне, а дочь, как дочерям и полагается, вышла замуж и тоже живет в деревне — в другой. Стиральщик живет с ослепшей женой все в той же хибаре, днем чечевица с лепешкой, зимой ночью холодно, а летом нестерпимо душно.

— Разве любовь бывает от того, что в доме не протекает крыша или что есть масло намазать на хлеб? Любовь, как семя, в котором жизнь,— идет дождь или нет дождей, светит солнышко или не светит, есть крыша над головой или нет ее! — говорит старик, смущаясь оттого, что приходится словами выражать то, что он всегда знал, но никогда не объяснял.

Самоотдача

Как яркая хна

я окрашу твои ладони,

зазвеню бубенцами

на щиколотках ног твоих,

а если порвется цепочка

и не слышно станет звоночков,

я пылью рассыплюсь на твоем

пути...

— Так поется в песне жителей пустыни, а поет ее бродячий музыкант. Любовь в самоотдаче. И снова я слышу эту же песню — теперь ее поет женщина, чье лицо скрыто под покрывалом. Это жена Рам Карана. В ночь полнолуния отец Рам Карана повязал сыну голову красным тюрбаном, усадил его на лошадь под разукрашенной сбруей и повел лошадь во главе веселого шествия. Позднее Раму Карану сказали, что то была его собственная свадьба. Он был робким четырнадцатилетним подростком и очень стеснялся своей юной жены, лица которой никогда не видел. В шестнадцать он почувствовал себя мужчиной. В безлунную ночь он прокрался в комнату жены и овладел ею. А она продолжала прятать от него лицо — как делает и по сей день. Ее ладони так ярко накрашены, даже не верится, что это обыкновенная хна.