Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №08 за 1960 год

Советские воздухоплаватели Г. Прокофьев, К. Годунов и Э. Бирнбаум в герметической гондоле стратостата «СССР-1» установили мировой рекорд, поднявшись на высоту 19 километров. А в 1934 году легендарный экипаж стратостата «Осоавиахим-1» — П. Федосеенко, А. Васенко, И. Усыскин — достиг 22 километров.

...У нас на аэростате вместо гондолы была ивовая корзина. Мы не поднимались выше 6 тысяч метров и старались как можно реже пользоваться кислородной маской, чтобы сберечь кислород.

Под нами тянулась выжженная пустыня с барханами. Едва заметная сизая дымка, прикрывающая раскаленные пески, не раз рисовала путешественникам заманчивые картины, означающие конец мучительного пути — тенистые оазисы, селения. И мы тоже увидели вдали дым костров, аул, пастухов-казахов, отары овец. Кажется, даже слышно было позвякиванье колокольчиков на шеях верблюдов. Но через несколько минут аул вдруг исчез. Это был мираж.

Тут Кирпичеву наконец-то удалось восстановить связь с Москвой. Нам сообщили направление воздушных масс по высотам, скорость ветра на нашем маршруте. Эти предположительные данные, составленные по наблюдениям десятков метеостанции страны Гайгеров сравнивая со своими измерениями, регистрировал ошибки и отклонения. А я, маневрируя, выбирал для полета самые выгодные условия.

Так мы пролетели над безжизненными плато Усть-Урт, потом, уже в темноте, над Аму-Дарьей...

Горящие каналы

Взошла луна, похожая на ярке» начищенное серебряное блюдо. Кирпичев, бросив взгляд на землю, вдруг сильно потянул меня за рукав:

— Смотри!

Я даже вздрогнул от странного, видения. Где-то далеко-далеко вспыхивал синеватый огонек; с большой скоростью он летел по земле, оставляя блестящий, как у ракетных снарядов, след. Но почему нет тогда грохота, почему тишина? Стрелы, пронизывающие тьму ночи, иногда скрещивались, переламывались, будто встречаясь с какой-то преградой, внезапно исчезали и возникали снова.

Глянув на наши изумленные лица, Гайгеров рассмеялся:

— Это же луна пускает зайчики.

Там, внизу, оросительные каналы!

И правда, каких только картин не увидишь с высоты при полете ночью! Вода в прямых искусственных каналах отражала лунный свет под определенным углом. Когда аэростат попадал в этот угол отражения, стрелы, казалось, вспыхивали, мчались в черноте ночи и исчезали. Ведь аэростат двигался над землей, постоянно меняя свое положение.

Потом каналы потухли: мы прошли Аму-Дарьинскую долину и очутились где-то в районе кызыл-кумских песков. Ветер нес аэростат так быстро, что здесь мы нагнали двигающийся на восток «холодный фронт». Так у синоптиков именуется зона, где охлажденный воздух подкатывается под теплый в виде вала, и оттого возникают сильные вертикальные потоки — теплый воздух устремляется вверх, создавая мощные нагромождения облаков.

Здесь мы еще раз оценили преимущества аэростата для исследования погоды. Аэростат шел в самой зоне фронта, и его приборы фиксировали все перемены температуры воздуха, движение воздушных потоков. До нас еще никто не проводил таких непосредственных исследований «холодного фронта». Мы наблюдали, какие облака создает «фронт», какие выпадают осадки. Аэростат то опускало вниз, и мы оказывались в ста метрах от земли, то уносило вверх, к шестикилометровой высоте.

Я хотел уравновесить шар, сбросив балласт, но Гайгеров остановил меня.

— Давай оставим аэростат без управления, — сказал он.

Скрепя сердце я согласился с ним. И мы очутились как бы между молотом и наковальней. Мы ощущали тяжелые удары воздушных потоков. Когда шар поднимался вверх, газ в оболочке охлаждался а аэростат стремительно падал. Холодный воздух за время падения успевал нагреться, и наш шар, столкнувшись с охлажденным от земли слоем, подскакивал, снова набирая высоту.

Это был первый в мире высотный ночной полет на воздушном шаре, и мы переносили его очень тяжело. Особенно Матвей Кирпичев. Представьте, что значит для новичка стремительное падение шара на несколько сот метров, когда, кажется, отрываются все внутренности, и вслед за этим — неожиданный взлет туда, где воздух сильно разрежен. Страдания Матвея можно было бы облегчить, если бы дать ему кислородную маску. Но мы знали: утром солнце поднимет аэростат еще выше — и экономили кислород.

Несколько часов изматывал нас такой полет. Матвей не проронил ни слова. Его лицо при свете тусклой лампочки казалось зеленым. Наконец Гайгеров не выдержал и сказал мне тихо:

— Спускайся! Не видишь, что ли, он умрет, но слова не скажет.

Я с сожалением дернул за клапанную веревку... Для нас каждый литр газа означал дополнительное время полета и лишние километры.

Аэростат снизился на три с лишним тысячи метров и очутился в густых облаках. Одежду сразу сковал слой наледи, а лицо покрылось холодными каплями. Вода замерзала на коже и колола тысячами игл.

— Слушай, Семен, — повернулся я к Гайгерову. — Мы идем недалеко от границы, как бы сориентироваться поточней.

— Боюсь, это невозможно, — проговорил он, — облачность почти до самой земли...

Мы оба поглядели на Кирпичева. Матвей понимал, что от его рации теперь зависит все. По пеленгам нескольких станций мы определили, что находимся над Джамбулской областью и медленно движемся на восток вдоль границы.

Наледь и снег упрямо тянули шар вниз. Мне приходилось все время сбрасывать балласт — последние мешочки песка. Потом в ход пошли израсходованные электрические батареи, баллон из-под кислорода, а еще через несколько часов — баллоны с замерзшей водой.

И еще один день...

Наступил рассвет — отвратительный серый рассвет. Земля и небо, лишенные ярких красок, походили на слабо проявленную фотографию. Пески и пески, редкие холмики, занесенные снегом. Мы согласились бы перенести бурю, ливень, грозу, мороз, только не эту гнетущую серость.

— Если так будет продолжаться и дальше, я стану неврастеником, — невесело проговорил Гайгеров.

Он, как и мы, сильно устал. Глаза покраснели от бессонницы и холода, осунулось и потемнело лицо. Отдыхал он меньше нас: наверное, час в сутки. Только Гайгеров, в котором удивительно сочетались выносливость спортсмена с подвижничеством ученого, мог выдерживать такую нагрузку. Он мужественно держался у своих приборов, висевших на стропах, как виноградные гроздья.

В полдень мы пересекли реку Или, которая течет с гор Тянь-Шаня и впадает в озеро Балхаш. Балласта уже не было, и мы решили садиться. Но все невольно медлили. Час... Еще час. Лишнее время — это рекорд. Наступил вечер. Все летим! Ночью думаю: «Нельзя злоупотреблять счастьем. Сажусь!..»

Посадка на аэростате, пожалуй, гораздо сложней, чем на самолете. Особенно ночью, когда не видно земли и высотомер не дает точных показаний. Можно вскрыть разрывное отверстие, которое служит для быстрого выпуска газа, на опасной высоте и разбиться.