Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1990 год

— Вы полагаете, что спрос на него резко увеличится в ближайшие месяцы? — искренне удивился Муней.

— О нет, синьор Альфредо.— Гвидо предпочитал называть его на итальянский манер.— На днях я заключил выгодный контракт с нашим интендантством. Беда только в том, что они не хотят брать масло регулярно, ну, хоть раз в неделю, а будут извещать об этом за два-три дня.

Поэтому придется выжимать из оборудования все, что можно.

— Вообще-то лучше это делать из оливков,— улыбнулся Муней.

Но Чезарано не принял шутку:

— За прессы я спокоен, а вот моторы... Боюсь, как бы их не сожгли. Вы же знаете, что специально держать электромонтера мне не по карману.

Мистер Муней выполнил просьбу фабриканта оливкового масла, конечно, за соответствующее вознаграждение. Больше того, он не только рассчитал максимально допустимую нагрузку, но и великодушно согласился заезжать и приглядывать за полученными моторами в периоды «оливковой горячки», разумеется, за отдельную плату.

Хотя с чисто финансовой стороны сделка в общем-то мало что давала обеспеченному англичанину, но он не роптал. «Справочное бюро» синьора Гвидо Чезарано оказалось выше всяких похвал: теперь Муней всегда был заранее информирован о намечавшихся выходах эскадры в море и сроках ее возвращения.

Ночью в своем слишком большом и оттого неуютном номере на втором этаже «Виз Венета» англичанин иногда часами анализировал увиденное и услышанное за день, стараясь понять истинное значение фактов, дать им правильное истолкование:

«Завод Миллефьорини получил от арсенала заказ на катки для орудийных башен. Видимо, будут перевооружать линкоры или крейсера, скорее всего на больший калибр. Нужно постараться срочно выяснить спецификации».

Проходит неделя, вторая, и в Центре уже знают о том, что на линкорах типа «Литторио» предполагается установить пятнадцатидюймовые орудия. О ходе работ будет сообщено дополнительно.

«Крейсер «Монте Блемо» вышел из дока на внешний рейд. Значит, не сегодня завтра пойдет на мерную милю. Да, в «Бельведере» офицеры с «Монте Блемо» что-то говорили о главных машинах. Обязательно проверить, не увеличилась ли у него скорость после ремонта».

В последующие дни Муней обязательно проводил час-другой на террасе «Опполо». Заметить, что «Монте Блемо» готовится к выходу в море, для наметанного глаза не составило труда. И синьор Альфредо заранее отправлялся на загородную прогулку, чтобы отрешиться от деловых забот. Никому из знакомых и в голову не могло прийти, что эти маленькие события как-то связаны между собой. Между тем англичанину давно было известно, где находится мерная миля, а швейцарские часы «Лонжин», не уступающие по точности морскому хронометру, позволяли ему судить о результатах ходовых испытаний не хуже самого командира крейсера...

Клишковцы, 1969

Впервые о Семене Яковлевиче Побережнике я узнал в конце пятидесятых годов. Тогда он был «человеком без имени». Таким Побережник оставался для меня целых десять лет, пока я не прочитал в одном журнале: «Человек этот необычайной биографии, во многом родственной биографии Рихарда Зорге; своей храбростью, находчивостью он не раз отличался в боях и тогда, в Испании, и после, во время Великой Отечественной войны, когда работал в тылу врага и передавал нашему командованию ценнейшие сведения о противнике». Это написал прославленный полководец, генерал армии Павел Иванович Батов. И я поехал в село Клишковцы Хотинского района Черновицкой области, где жил Побережник.

...Новый дом Семена Яковлевича стоит под добротной железной крышей, о которой не мог и мечтать его отец. Но мы здесь задержались недолго. Наш путь лежал на тихую улочку, где в густой зелени сада притулилась маленькая хатка с подслеповатыми окошками, под камышовой крышей.

— Здесь я родился и рос,— говорит Семен Яковлевич.— От этого порога начались мои странствования. А вот и те семь холмов,— он проводит рукой,— которые виделись мне многие годы...

С отцовским подворьем у Семена Яковлевича связана одна интересная находка. Однажды он решил разобрать старый сарай. И вот между бревнами обнаружил пожелтевший газетный сверток. Недоумевая, что бы это могло быть, развернул. В руках оказалась пачка собственных писем — их аккуратно собирал и прятал покойный отец. На конвертах выцветшие от времени штемпели далеких городов.

И вот я получаю в руки ломкие от времени листочки, вчитываюсь в строчки, написанные размашистым угловатым почерком.

«Вы спрашиваете, где я держу деньги. Об этом нечего журиться, бо их нет,— бросаются в глаза подчеркнутые, видимо, отцом строчки в одном из первых писем откуда-то из Латинской Америки.— Спрашиваете, обеспечен ли я чем-нибудь, случись в море несчастье. То я вам отвечаю, что нет. Потому что за это обеспечение надо платить из своего жалованья. Дело обстоит так. Если пароход утонет, кто остается живой, получит жалованье за два месяца и одежду».

Из Неаполя: «До сих пор не могу найти работу. Здесь и вообще везде стало очень трудно. С каждым днем все хуже и хуже. Но хуже, чем в Италии и Германии, нет нигде».

Из Антверпена: «Вы пишете, что у вас пала одна власть и ее место заняла другая. Это явный обман, чтобы затмить населению глаза. В сущности ни рабочим, ни крестьянам легче не станет до тех пор, пока в стране не будет правительства, которое не на словах, а на деле начнет защищать их интересы».

Из Парижа: «Я еще не работаю, и не предвидится. Продолжаю быть здесь на нелегальном положении».

Эти письма стали приходить в Клишковцы после того, как в 1927 году, спасаясь от призыва в румынскую армию, Семен Побережник тайком от местных властей подался за океан.

Вот что рассказал о том времени сам Семен Яковлевич.

— Я отправился к родственнику, жившему в США в городе Детройте. Со многими приключениями я добрался до автомобильной столицы Америки, разыскал там родственника, и тот помог устроиться к «самому Форду»... чернорабочим в литейный цех. Объяснялись в цехе со мной односложными командами да жестами: «Подай!», «Убери!», «Отнеси!» Но нашелся в литейке американец по имени Адамс, знавший русский язык: он побывал на Украине, где работал в кооперативе.

Не знаю почему, но он вызвал у меня доверие. Я рассказал Адамсу, как очутился за океаном, признался, что чувствую себя на заводе чужаком. И он познакомил меня с другими рабочими, стал учить языку, словом, помог освоиться в непривычной обстановке. Да и литейщики вскоре перестали меня сторониться. И вот однажды ко мне подошел горновой и шепнул, чтобы я зашел в кладовую за инструментом. Я еще тогда удивился: «Чего это он шепчется?» А в кладовой вместо инструмента мне дали пачку листовок, чтобы я незаметно распространил их в литейном и в соседних цехах. Ничего крамольного в листовках не было, просто требования к администрации: ввести восьмичасовой рабочий день, не снижать расценки, не увольнять рабочих, чтобы взять на их место других за меньшую плату.