Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1989 год

Надо сказать, что задиристое название театра дало жизнь целой географической области на карте Нашвилла. Во-первых, предприимчивые люди построили огромный парк развлечений и назвали его, конечно же, «Оприленд», чтобы не уступать ни в чем знаменитому «Диснейленду». Входной билет сюда стоит довольно дорого — семнадцать долларов, зато вошедший имеет право на бесплатное пользование всеми развлечениями, но за фотографию в обнимку с пластмассовым президентом США берут «сверху» еще пятьдесят. Во-вторых, рядом с театром выстроен отель «Оприленд», входящий то ли в пятерку, то ли в шестерку самых фешенебельных отелей страны. «Оприленд», куда нас водили на экскурсию, как в музей, остался в моей памяти лучшим отелем, поскольку его конкурентов мне не довелось увидеть. Шоссе, по которому мы подъехали к театру (порядковый номер здания — 2800), разумеется, имеет название Оприленд-драйв.

Театр предлагает зрителям (а поклонники приезжают сюда даже из далеких штатов) нечто среднее между концертом и спектаклем, зрелище часто перебивается рекламой, что и нам теперь не в диковинку. Скрипка, гитара, банджо, мандолина в разных сочетаниях, отнюдь не «консерваторские» голоса, озорные танцы, грубоватые шутки, встречаемые взрывами смеха,— да, в этом действительно нет ничего от «гранд-опера», налицо дерзкий вызов не только классике, но и оглушительным децибелам рока.

Сочинители «кантри» предстают в своих песнях ревнителями устоев, подчеркивают приверженность традиционным добродетелям, присущим мужчинам и женщинам, повествуют о несложных переживаниях своих простодушных героев.

— «Я помню тот прекрасный вечер, когда звучал вальс, но только теперь понимаю, что потерял, когда мой друг увел тебя, моя любимая»,— Дуайт Рош, нагнувшись ко мне с высоты своего почти двухметрового роста, пересказывает содержание популярного «Теннессийского вальса».

Дуайт вырос на Северо-Западе, в штате Вашингтон, поэтому с трудом продирается сквозь понятные южанам идиомы и специфическое произношение. Он считает, что «кантри» будит в урбанизированных душах образы прошлого, американцы становятся сентиментальными. И я согласен с ним. В зале действительно воцаряется атмосфера благодушия и какой-то домашней расслабленности. Многие тихонько подпевают актерам, раскачиваются в такт музыке. После исполнения каждого номера слышатся одобрительное взвизгивание и поощрительные крики.

Желающие могут совершить ритуальное поклонение своим «царствующим гуру». Они организованно проходят за кулисы. Заглянули и мы в алтарь искусства. Обстановка там почти идиллическая. Участники представления пьют безалкогольные напитки и болтают о пустяках, прохаживаясь по коридорам. Лишь самые заслуженные и народные из них имеют собственную гримерную. Зачастую они располагаются там по-семейному: папаша и три дочки — квартет. На столике термос с кофе, стандартные бутерброды, орешки. Двери гримерных открыты, и публика с благоговейным трепетом взирает на знаменитых исполнителей и авторов, прикидывающихся, что им безразлично зрительское внимание.

После обеда я все-таки выпросил у наших строгих хозяев полтора-два часа и отклонился от официальной программы. Не скрою, мне очень хотелось поговорить с Джастином и понять причины его необычного поведения. Всем известно, что ни одному американцу не придет в голову дурачиться «на потребу» иностранцам. Недаром говорят, что «чувство собственного пупа» является доминантой поведения американца: его интересует в первую очередь своя семья, своя карьера, своя страна, а потом все остальное. Мир за пределами США в представлении рядового американца изначально несовершенен, он может лишь приближаться к стандартам американского бытия, но никогда с ними не сравняется. Несколько замеченных мною плакатов: «Теннесси — это настоящая Америка» — привели меня к выводу, что в Теннесси это чувство доведено до логического завершения.

Вместе со мной и Джастином был «отпущен на свободу» и Дмитрий Несторович, преподаватель русского языка откуда-то с Великих озер, прикомандированный к делегации в качестве переводчика. Всякий раз, когда кто-нибудь величал его второпях «Нестеровичем», он вежливо, но с достоинством поправлял невнимательного собеседника. Дмитрий Несторович, родившийся в Харбине, по моим предположениям, около шестидесяти лет назад, обладал тем рафинированным и милым произношением русского интеллигента, которое мы можем услышать на Москве разве что от старых мхатовцев. Он употреблял обороты речи, считающиеся у нас уже «книжн.» или «устар.». Я бы не удивился, услышав от него «сударь» или «милостивый государь», но Дмитрий Несторович, человек тихий и скромный, не обращался к нам подобным образом.

Джастин решил перво-наперво заехать к себе домой переодеться, о чем и сообщил из машины по радиотелефону своей жене:

— Я приеду с русским.

Как и множество американцев сейчас, Джастин Уилсон живет в собственном коттедже, который расположен в пригородной зоне. Он пригласил нас войти. Внутренность дома, на наш российский взгляд, напоминает хорошую гостиницу: в рационально организованном пространстве комнат нет места для милых душе пустяков и маленького домашнего беспорядка. Может быть, это объясняется тем, что дом еще не обжит. У Джастина второй брак. Жену Барбару он привез из ФРГ. Имя для годовалого малыша выбрано со смыслом: американский Уолтер легко преобразовывается в немецкого Вальтера.

Дмитрий Несторович, осмотрев двухэтажный коттедж, навес для автомобилей и небольшой внутренний дворик — зеленый газон с проложенными в земле трубками для орошения,— пришел к выводу, что живут здесь люди с достатком выше среднего. Однако сам Джастин относит себя к «среднему классу».

Одна из достопримечательностей «усадьбы» — высоченный стальной флагшток, врытый в землю неподалеку от автомобильного навеса. В Америке обожают флаги, тысячи их увенчивают достоинство многочисленных организаций. Не исключено, что свой собственный флаг имеет и адвокат Джастин П. Уилсон. Однако, подняв голову к небу, я обнаружил над собой самый натуральный советский флаг с серпом и молотом.

Джастин спокойно пояснил:

— Я поднял его в честь приезда вашей делегации.

— А как соседи, ничего? — вырвалось у меня.

— У нас в Теннесси люди самостоятельные, можно, сказать — себе на уме. Уж если мы что-нибудь задумаем, нас трудно переубедить.

Был еще вопрос, который не давал мне покоя, поэтому я поторопился задать его:

— А эти двое часов зачем?

— Для атмосферы,— был мне ответ.

По дороге к центру говорим о том, что же такое «настоящая Америка».

— Он считает что, прежде всего это дух фронтира,— журчит над моим ухом голос Дмитрия Несторовича.— Они тут, в Теннесси, стараются мыслить в рамках фронтира.