Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1988 год

И вот уже отдельные «ё-хорьё — ёхорьё» сливаются в одну сплошную гудящую ноту, и ты, как природный эвенк, едва касаясь земли, летишь над поляной, залитой лунным призрачным светом...

Утро встало ясное, солнечное. Прямо над нашей палаткой в косых лучах солнца купались прозрачные, нежно-зеленые, еще влажные от вчерашнего дождя ветки лиственницы с редкими темными точками шишечек.

Речушка в долине перекликалась голубизной с небом. Прохладный воздух был так прозрачен, что далеко-далеко открывался длинный караван холмов, покрытых голубеющей на горизонте тайгой. Их пологие горбы местами расступались и открывали широкую долину, где бирюзовой жилкой петляла речка.

Стойбище уже проснулось. У чумов дымились костры. Женщины успели поставить на железные треноги кастрюли. Неподалеку среди редких лиственниц Виталька и Иванушка рубили сухостой, припасая топливо для начавшегося дня. У речки мы встретили младших ребят. Со смехом и криками они вели двух оленей, по бокам у которых висели привязанные ремнями за ручки канистры с водой.

Возвращаясь после умывания, я с сожалением подумал об оставленных в Туре свитере и куртке... Спасибо Оле. Увидела мою посиневшую физиономию и дала Володину меховую безрукавку. Приодели и художника — ему пришлась впору куртка из толстого серого сукна.

Пока мы пили чай у Оли, Иванушка и Виталька набросились на привезенную вчера пачку книг. И потом за те две недели, что мы прожили в бригаде, они проглотили однотомник Виктора Астафьева, повесть о геологах неизвестного мне красноярского писателя, какую-то книгу о войне и принялись за тургеневский «Дым».

Тем временем Николай Егорович — один из двух пожилых оленеводов бригады — стал разрезать бензопилой лесины, только что принесенные ребятами, а Иван Михайлович, второй старик, отправился за верховыми оленями.

Я подошел к пильщику, чтобы расколоть сухие чурки. Николай Егорович дал мне топор, и я со всего маху всадил его в дерево. Но чурка не разлетелась пополам, как я ожидал. Не развалилась она и после того, как я, подняв ее над головой, ударил обухом по лежащему рядом бревну.

— Ты неправильно колешь,— сказал наблюдавший за мной старик.

Он ударил, чуть отклонив обух топора в сторону. Чурка тотчас треснула.

— Мы и топор, и нож затачиваем с одной правой стороны, а не так, как вы, с двух. И если бить прямо, то топор застрянет.

Я попробовал последовать примеру старика. Не так ловко, но что-то получилось. При таком чуть-чуть кривом ударе лезвие топора, вонзившись в древесину, расклинивает ее кривизной своего положения и довольно легко раскалывает.

Ножом эвенки работают тоже по-своему. Скажем, обстругивая палку, эвенк держит нож неподвижно, а палкой двигает по лезвию.

Пока я возился с чурками, Иван Михайлович привел своего учака — верхового оленя, положил ему на лопатки седло и затянул перекинутый через него широкий ровдужный (Ровдуга — кожа оленя, обработанная как замша (примечания автора).) ремень подпруги. Затем надел на морду оленя ровдужную петлю недоуздка так, что длинный его конец пришелся под шеей. Наконец, завязал два ремешка, пришитые к петле, за рогами — и учак готов в дорогу.

Стали снаряжать своих оленей и другие «огородники».

Надо сказать, что местные эвенки используют при верховой езде и специальный посох, который по-эвенкийски называется «нёри». На него опираются при езде, чтобы помочь оленю. Посох у мужчин — это обыкновенная длинная палка. Женский посох заканчивается кованым суживающимся железным навершием, конец которого загнут под прямым углом. Этим крючком женщина во время кочевки, не слезая с оленя, может поправить сбившийся на грузовом животном вьюк. Мужчина же при перекочевке едет первым. Его дело вести аргиш (Аргиш — караван оленей.) и при езде через густые заросли расчищать дорогу пальмой (по-эвенкийски «кото»). Это своего рода копье-топор. Его длинное тяжелое кованое лезвие закрепляется на крепкой деревянной полутораметровой рукояти. Лезвие у пальмы одностороннее. При его косом ударе падают даже небольшие лиственницы.

— А если нужно повернуть оленя, то что делать? — спросил я.

— Тянешь повод вправо, он вправо поворачивает, если нужно влево, тихонько бьешь поводом по голове или уху,— ответил Николай Егорович.

Через несколько минут всадники уехали. И все дни, что мы прожили в бригаде, мужчины с утра отправлялись чинить изгородь загона для переучета оленей.

Я управился с дровами и уселся на стоявшие рядом сани.

Ну что ж, знакомство со стойбищем произошло. Передо мной стояли уже не просто три чума — это были жилища наших друзей. Вон в том чуме, что выше по склону, живет Николай Егорович с женой Ниной Андреевной. Ниже, посредине стойбища, чум Ивана Михайловича и его жены Дарьи Федоровны. Вместе с ними живут оленевод Саша и его младший брат Костя. Пока их родители в отпуске, своего чума братья не ставят. Костя еще учится в школе, но на каникулы всегда приезжает в стойбище. Этим летом его зачислили в бригаду учеником оленевода. У самой опушки, ближе к речке, чум Володи и Оли. Он самый большой из трех. Да и как иначе — сейчас в нем, кроме старших сыновей, гостят и младшие — школьники Костя и Валюша. А со вчерашнего дня там — от вертолета до вертолета — поселился и прилетевший из Туры, тоже на каникулы, Петя — племянник бригадира.

Пока я отдыхал, Валюша привела от дымокура, разложенного неподалеку от стойбища, олениху, привязала ее к лиственнице и начала доить, держа одной рукой пол-литровую банку, а другой надавливая на маленькое темное вымя. Наверно, чтобы побаловать туринского братца эвенкийским лакомством — голубикой с оленьим молоком,— и доит олениху Валя. Вообще же эвенки редко доят оленей. Олениха дает молоко густое и жирное, но мало, обычно меньше стакана.

Петя и Костя тем временем тихо подошли к дымокуру и, когда оказались почти вплотную с оленями, ворвались в их гущу. Те испуганно шарахнулись, но Костя успел схватить за шею одного из них, и ребята, довольные, привели его к чуму. Сняли висевший на лиственнице маут, и, пока Петя залезал на оленя, Костя накинул ременную петлю на шею животному. Петя в это время подпрыгнул, лег животом на оленью спину, закинул ногу и сел. Костя отпустил рогача на всю длину маута, и Петя, толкая голыми пятками в оленьи бока, поехал по кругу. Но минуты через две всадник свалился. Его место занял двоюродный брат.

Из своего чума вышла Дарья Федоровна. Налила из канистры воды в чайник и поставила его на треногу. Проделав это, улыбнулась, обратясь ко мне: «Чай пить».

Еще вчера я понял, что Дарья Федоровна и ее муж по-русски говорят хуже всех в бригаде. Они лишь изредка застенчиво произносили немногие знакомые им русские слова. Потом в разговоре с ними мы всегда прибегали к помощи парней, чаще всего Саши. Днем же, когда его не было, помогала Нина Андреевна. Она говорила по-русски хорошо и явно гордилась этим отличием от соседки. Помню, как-то, сидя в ее чуме, я услышал, что у соседей кто-то включил приемник. Чей-то голос тянул модную песню. Нина Андреевна послушала и с легкой ехидцей сказала: «А старуха-то чего понимает?»