Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1988 год

Удивительны причуды памяти! Губин мог забыть то, что делал вчера, но то, что было пятьдесят лет назад, когда шли в Чащу, помнил в мельчайших подробностях.

...Спустя какое-то время я получил от Губина письмо: «Приезжай, когда черемуха зацветет и река задумается. Будем чаи гонять и беседы водить. Белые ночи — долгие беседы. Давай поспешай, а то годы мои далеко ушагали...» В этом же письме он сообщал, что в Чаще не так давно был пожар, многие сосны пострадали. Но воздушные пожарники вроде поспели вовремя. Теперь за Чащу можно не беспокоиться.

Но вырваться на «долгую беседу» мне не пришлось: то ли текучка заела, то ли спешные дела какие, теперь уже не помню... Прошло еще несколько лет, и я получил известие, что Александр Осипович умер. Не болел ничем и на здоровье не жаловался, а просто лег спать и не проснулся. Тихо ушел из жизни охотник, следопыт и сказитель, верный хранитель Берендеевой Чащи.

2

После известия о смерти Губина я неожиданно отчетливо понял, что, если сейчас не сумею осуществить свою давнюю мечту, на ней можно поставить крест. И ранней весной 1986 года, поспешно собравшись, снова отправился на Пинегу, чтобы встретиться со старожилами и разведать окончательно все подходы к Берендеевой Чаще.

О лесном урочище мне рассказали 84-летняя жительница деревни Ефимово Агния Ивановна Тюпина; здешний охот-техник, недавно вышедший на пенсию Геннадий Максимович Думин (между прочим, дальний родственник Губина), а также инженер Выйского леспромхоза, молодой, в сущности, человек Николай Иванович Шарапов. И если первые двое все свои познания черпали в основном из дней давно минувших — послереволюционных и послевоенных, то Шарапов буквально сразил меня сообщением, сказав, что всего месяц назад вернулся из Пришвинского леса.

Но все по порядку.

Агния Ивановна Тюпина:

— Отец охотник был у меня, ако у нас все охотники. Петли на птицу ставили, дробовиком ее доставали — много тетер да рябков тогда водилось. Иной раз по семьсот штук за сезон привозили, а сдавали их тамошнему купчине Мелюкову Петруше. Воз рябчиков да воз тетер — разве плохо жить-то? Что на хлеб обменяем, что на одежу... Рябков — их еще «питенбурами» звали — перекупщики в Питер везли, на стол к высокому обчеству, а тетер — тех мы сами поедали. Отец мне говорил: «В Чаще мы рябчиков берем, в Чаще. Едомы там хорошие, много всякой пищи для птицы есть». С нашей деревни туда все мужики ходили: кто в саму Чащу, а кто и подалее, на реку Вашку, к зырянам. В Чаще-то, отец сказывал, они и встречались с зырянскими охотниками. Путики-дорожки ихние там сходились: встретятся, посидят, покурят и разойдутся. А когда и вместе зачнут охотиться. Честный был народ, обиходный. Если увидит зыряна птицу в чужом силке — никогда не тронет. И в избушках лесных у них всегда порядок был: сами жили чисто и других к чистоте приучали.

Тебе о Пришвине-то сказывать али нет? Ну, тогда слушай. Небольшого росточка он был мужчина, бородка клинышком, приветливый такой и шутник большой. Я ведь ему обеды готовила, как он с Чащи-то вернулся. И было это на реке Вые, в деревне Окулово, я там уборщицей в конторе лесопункта работала. Помню, к нему мужики наши ходили. Сидят, рассказывают, а он тетрадочку достанет — и все пиша, пиша. Вечером чаю напьется, окошко раскроет да и попевает с радости. Я тут и осмелела, как попевает-то, спрашиваю его: «Как там Чаща-то, велик ли лес? И вправду ли говорят, что он бытто заговоренный?» — «Ой,— говорит,— хозяюшка, лес до того чуден, как в сказке побывал. Промеж сосен-деревьев не то что березку — уду и ту не пропихнешь, один сплошной частокол. Вот какой лес!..» Геннадий Максимович Думин:

— Когда к нам Пришвин-то приезжал? В 35-м, говоришь? Нет, не помню. Видать, с войной всю память смыло. А может, тогда в лесу робил или на сплаве. Я ведь с детства к охоте приучен, считай, всю жизнь по лесам шастал. Хоть в Чащу, хоть на Вашку — куда хошь выведу. На Вашке (в республике Коми это) у нас сенокосы были, две избы стояло, кроме пинжаков (пинежан.— О. Л.), никому там косить не дозволялось. Место так и называлось — Пинебаза. Почему так далеко за сеном ходили? Да потому, что в лесопункте и колхозе тогда около двух тысяч лошадей состояло, надо было их чем-то кормить. А сено на Вашке было хорошее, заместо овса шло, баское сено...

Так, давай считать: 37 километров это до Коды, там сейчас лесопункт. Потом до Заломской просеки, где Чаща начинается, еще километров тридцать, а от Чащи лесными тропами до Вашки все сорок набегут. И две речки еще надо перейти — Каргаву и Порвеш...

Только я вот что-то не помню, чтобы Чащу Чащей называли. В детстве, когда мальцом был, старики это место Корабельными Рощами звали. Говорили, будто бы царь Петр большую дорогу туда хотел рубить, чтоб лес вывозить и корабли строить. Да, видать, напужался нашего климату и ушел, отступился... А самая короткая дорога туда вела от Выи: утром вышел, а вечером уже на месте. Этой дорогой, помнится, выйские колхозники зимой сено вывозили, которое на Пинебазе заготовляли. Сейчас, конечно, там все заросло, и за сеном давно никто не ездит, а зарубки, думаю, остались.

Я бы, конечно, сходил с тобой, показал, что да где, да вот ноги не унесут, сильно они у меня занедужили... А вообще я тебе скажу: Чащу увидеть — как на Луне побывать!..

Николай Иванович Шарапов:

— Да, был в Чаще, видел. Впечатление? Да как вам сказать: Пришвин не зря туда ходил, есть что посмотреть... Лес спелый и перестойный, высокопродуцирующий. В основном сосна за двести-триста лет. Бонитет (Бонитет — показатель продуктивности леса.) древостоя приближается к высшей категории. Примерно одна треть массива выгорела. Точнее, опалена огнем где-то в 72—74-м годах.

Как выглядит в целом? Представьте себе два сосновых острова с маленьким перешейком, вытянутые с севера на юг,— это и есть Чаща. Местность всхолмленная, труднопроходимая, много поваленных деревьев, и кругом болота. Сосновый оазис среди болот! Черники и брусники навалом. Дичь летает непуганая, в основном глухарь и рябчик. Но вот следов охотничьих костров и привалов я что-то не встречал...

Что вам еще сказать? Да, в центре массива стоит тригонометрический знак, рядом — остатки деревянных фундаментов. Кое-где угадываются следы лесовозной колеи. Именно тележной колеи, лошадной, потому как трактор там не бывал. И нечего ему там делать... В тридцатых годах в Чаще клеймили спецзаказ, то есть на каждом гигантском дереве делали зачистки топором, и на этом белом зачищенном кусочке было обозначено буквой, какой это сортимент: А — значило авиация, К — корабельные мачты, О — особого назначения... И много еще всяких букв было. Потом, уже в годы войны, этот клейменый лес вывозили по дороге-ледянке на Пинегу, до избы Глубокие Воды.