Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1988 год

Все лето у нас господствует то, что мы зовем «морским бризом» — неизменный ветер, дующий с Тихого океана, что после полудня обычно переходит, по словам яхтсменов с Атлантики, в штормовой. Их всегда удивляет малая площадь парусов на наших яхтах, и некоторые из тех, кто плавает на своих шхунах вокруг мыса Горн, не без гордости взирают на свои величественные мачты и огромные холсты парусины, и свысока, даже с сочувствием — на наши. А потом, стоит им случайно присоединиться к экскурсии какого-нибудь клуба из Сан-Франциско на остров Маре, они находят утренний пробег вверх по заливу восхитительным. Однако после полудня, при возращении домой, когда свежий западный ветер ворвется через пролив Сан-Пабло и ударит им прямо в лицо, они все увидят несколько в ином свете. Одна за другой, как ласточки, наши беднее оснащенные яхты начинают обгонять их посудины, прилагающие все силы, чтобы справиться с тем, что они называют штормом, а мы — первоклассным бризом. Когда они прибудут в следующий раз, мы заметим, что их мачты и гики стали короче, а площадь парусов значительно сократилась.

Что же касается нервотрепки, то между кораблем, попавшим в переделки на море, и ботом в водных просторах, окруженных сушей, есть существенное различие. Лично я для острых ощущений предпочитаю бот. На нем все происходит стремительно, а времени на дела — тяжелые дела! — в обрез. Это подтвердит любой моряк, плавающий на малых судах. Во время тайфуна у берегов Японии мне пришлось работать всю ночь, две вахты, на палубе, но и тогда я устал не так, как за два часа работы с парусами и возни с двумя якорями на девятиметровом шлюпе на подходе к подветренному берегу при свистящем юго-восточном ветре.

Тяжкий труд и нервотрепка? Вот ветер гудит и гонит высокую приливную волну как раз в тот момент, когда вы проводите свой шлюп через узкий проход у разводного моста. Вы неотступно следите за парусом, от которого зависит все, а он вдруг хлопает и безжизненно повисает; это проказник-ветер поднапрягся и единым порывом перебросил кливер на другой борт. Шлюп поворачивается и скользит, но не в протоку, а в сторону, прямо на могучие сваи. И вы никак не успеваете среагировать. Ваш дивный свежевыкрашенный шлюп с треском ударяется о сваи. Вы чувствуете, как они скребут по корпусу. Видите, как рвется леер. Слышите, как трещат паруса, и видите: черный квадратный конец балки протыкает в них дыру. Хряп! Хрустнула опора вашей мачты, и стеньга зашаталась над вами, как пьяная. Все скрипит и трещит. Если так будет продолжаться, то, вероятно, ванты с правого борта будут порваны. Ты хватаешь канат — любой канат! — и пытаешься накинуть его на сваю. Но свободный конец каната слишком короток. Ты не можешь его закрепить, но продолжаешь свои попытки и вне себя орешь компаньону, чтобы он накинул другой, длинный конец. Держись! И ты держишься, хотя лицо твое стало красно-синим, руки, кажется, вот-вот будут выдернуты из суставов, а кровь уже выступила из-под ногтей. Нет, ты держишься, а партнер схватил длинный конец и закрепил его. Ты выпрямляешься и смотришь на свои руки. Они все изранены. Пальцы не разгибаются. Боль острейшая. Но времени нет: упрямое судно все бьется о ракушки, налипшие на сваи. Дела — хуже некуда! Долой кливер! Потом ты убираешь снасти, тянешь, выбираешь, закрепляешь и, подойдя к пристани, обмениваешься резкими замечаниями с ее владельцем, который всегда готов дать несколько очков вперед, остроумно парируя твои претензии. И в конце концов, через час, ощущая боль в спине, в мокрой от пота рубахе, с кровоточащими руками ты проходишь, покачиваясь, по невинной, простейшей протоке между берегами, на которых по колено в воде стоит скот, с интересом наблюдая за тобой. Волнение! Труд! Разве переживешь такое в спокойный день в далеком море?

Впрочем, помню я и тяжелейшие четырнадцать штормовых дней у берегов Новой Зеландии. Это был сухогруз — ржавое и помятое судно с шестью тысячами тонн угля в трюмах. На нем вдоль палубы были протянуты спасательные тросы, а с наветренной стороны к вантам на дымовой трубе и к такелажу прикреплялась огромная сеть, свисающая с целью ослабить силу волн и защитить двери нашей кают-компании. Но двери все же были разбиты вдребезги, а кают-компанию захлестнуло волной. И все-таки, несмотря на все это, у меня от того плавания осталось лишь чувство однообразия.

Но в противоположность упомянутому, как самые яркие в жизни, мне запомнились восемь дней, проведенных у западного побережья Кореи. Неважно, почему я оказался в феврале плывущим на север по Желтому морю при температуре воды ниже нуля градусов. Суть в том, что в открытой лодке, сампане, я плыл вдоль скалистого берега, на котором не было никаких маяков, а прилив доходил до девяти и даже восемнадцати метров. Командой моей были японские рыбаки. Мы не знали языка друг друга.

Никогда не забыть один особенно промозглый рассвет, когда мы в разгар снегопада убрали парус и отдали наш небольшой якорь. Ветер налетел с северо-запада, а мы находились у самой кромки берега. Впереди и за кормой все пути к спасению были отрезаны скалистым побережьем, о грудь которого билось непокорное море. В момент перерыва между снежными шквалами на небольшом расстоянии с наветренной стороны можно было рассмотреть выступающие над водой скалистые рифы. Именно они и служили нам слабой защитой от всего Желтого моря, которое бесновалось под нами.

Японцы уползли под соломенный мат и залегли спать. Я присоединился к ним. Так мы пролежали в забытьи несколько часов. Потом волны закидали нас ледяными брызгами, и на нашем мате мы обнаружили толстый слой снега. Рифы с наветренной стороны почти скрылись под приливной волной, и море мало-помалу все яростнее бросалось на скалы. Рыбаки озабоченно изучали побережье. Так же поступил и я, но наметанным глазом моряка я не смог найти ни малейшего шанса для лодки пробраться сквозь эту исхлестанную прибоем кромку утесов. Я обратил внимание японцев на мысы впереди и сзади, но они отрицательно затрясли головами. Я указал им на страшное побережье. Они вновь затрясли головами и не стали ничего предпринимать. Их, как мне показалось, просто парализовала безнадежность нашего положения. Между тем опасность приближалась с каждой минутой, потому что поднимающийся прилив лишал нас рифов, служивших защитой от моря. Риск потерять якорь становился все более вероятным. Волны все обильнее перехлестывали через борт, а моя рыбацкая команда все оглядывала осаждаемый прибоем берег и по-прежнему ничего не делала для спасения.

Но в конце концов, после того, как мы несколько раз едва не пошли на дно, рыбаки начали действовать. Дружно взявшись за якорь, они извлекли его из воды. Теперь — вперед. Как только нос лодки встал под ветер, мы натянули кусок паруса размером с четыре мешка из-под муки. И направились прямо к берегу. Я расшнуровал ботинки, расстегнул пальто и пиджак и приготовился быстро, за мгновение до столкновения, сбросить часть своей одежды. Но столкновения не произошло: впереди открылся узкий проход, весь в кружевах бурунов и пены. А ведь раньше, внимательно изучая побережье, я не заметил этого канала. Просто не учел многометрового прилива. А его-то и ожидали с таким терпением предусмотрительные японцы. Рассекая буруны, мы повернули в маленький, защищенный от ветра залив, где вода едва-едва колыхалась, и высадились на пляже, длинная изогнутая линия которого была покрыта изморозью соли, оставшейся от волн прошлого прилива. Таков был один из трех штормов на протяжении восьми дней моего плавания на сампане. Разве может случиться что-то подобное на корабле? Боюсь, что корабль скорее напоролся бы на тот риф, и люди неминуемо, все до одного, погибли.

Читать дальше