Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1967 год

Через два часа мы подошли к проходу в рифе, где особенно сильный прибой. Здесь опасно из-за подводного порога, и надо идти прямо на прибой. Туземцы искусно водят лодку, и все же я не без страха следил за маневром. Все обошлось хорошо. Берег впереди освещался движущимися огнями, там горели огромные факелы из сухих пальмовых листьев. В свете этого пламени, которое озаряло и берег и море, ждали наши семьи. Кто сидел неподвижно, кто — главным образом дети — бегал, прыгал и неутомимо визжал. Мощный заключительный бросок — и лодка с ходу выскочила на пляж.

Добычу разложили на песке. Кормчий разделил ее поровну по числу участников лова, не делая различий между мужчинами, женщинами и детьми, между теми, кто выходил в море, и теми, кто ловил рыбешек для наживки. Получилось тридцать семь частей.

Моя вахина взяла топор, наколола дров и разожгла костер. Моя рыба изжарилась. После тысячи вопросов о том, как прошёл лов, настала пора идти домой и ложиться спать. Я горел нетерпением задать один вопрос. Стоит ли? Наконец сказал:

— Ты хорошо себя вела?

— Да.

— Ты лжешь. Рыба выдала тебя.

На ее лице появилось выражение, какого я еще никогда не видел. Словно она молилась... Наконец она покорно подошла ко мне и со слезами на глазах сказала:

— Побей меня, побей сильно.

Но ее покорное лицо и чудесное тело напомнили мне безупречную статую, и я почувствовал, что меня поразит вечное проклятие, если я подниму руку на такой шедевр творения. Она была для меня прелестным золотым цветком, исполненным благоухающего таитянского ноа-ноа, я боготворил ее, как художник и как мужчина...

— Побей, — сказала она. — Не то ты долго будешь сердиться на меня, и гнев сделает тебя больным.

Вместо этого я ее обнял».

Спустя несколько месяцев Гоген получает сообщение — в Копенгагене организуется выставка современного искусства, где ему отводится целый зал. И Гоген стал собираться в Европу.

3 августа 1893 года художник прибыл в Марсель с четырьмя франками в кармане. Гоген был бодро настроен и уверенно смотрел в будущее.

Но где бы ни выставлял Гоген свои произведения — везде равнодушные, презрительные, недоумевающие лица. «Все грандиозные планы Гогена провалились», — писал один из друзей художника. И вскоре в газетах:

«...Гоген с грустью вспоминает счастливые дни в заморском краю, когда он с благородным жаром вдохновенного поэта работал над этими полотнами, вдалеке от нашего выродившегося общества с его кликами и интригами. Возможно, он опять уедет туда. Если так, это мы его изгнали. Он уже говорит:

— Я не хочу больше видеть европейцев».

Правда, наступившая зима еще застает Гогена в Париже в ветхой комнате в двухэтажном деревянном доме за Монпарнасским кладбищем...

Но проходит год — и Гоген решается окончательно.

...8 сентября 1895 года старый и ржавый «Ричмонд» вошел в лагуну Папеэте и причалил к деревянной пристани в восточной части залива. По скрипящему трапу Гоген сошел на берег Таити. Начались новые поиски «потерянного рая»...

Ничто не изменилось в Папеэте. А Гоген и сейчас не миновал того, чего так стремился избежать,— безденежья и болезни. То и дело приходилось откладывать в сторону кисть и краски, принимать болеутоляющее и ложиться в постель. Из-за безденежья он не мог обратиться к врачу — и лишь невыносимые боли заставили его пойти в больницу в Папеэте, хотя он знал, что не сможет оплатить лечение. Как и какими средствами врачи поставили его на ноги, остается загадкой.

А вскоре случилась новая беда. Не выдержало сердце. Приступы следовали один тяжелее другого. Конец казался близким. Через несколько недель боли прекратились, но Гоген понимал, что это только отсрочка...

И он решает покончить с собой. Но для этого надо написать последнюю картину, говоря его собственными словами, «духовное завещание».

Холсты давно кончились. Он взял обычную грубую джутовую ткань, из которой на Таити шьют мешки, отрезал четыре с лишним метра, сколотил дрожащими руками раму и с трудом натянул на нее это «полотно». Потом достал свои краски в кисти, лежавшие без применения полгода, и, забывая о боли и усталости, принялся писать.

Между приступами головокружения и невыносимых болей медленно создавалась картина, ближе всего подходящая к монументальным фрескам, писать которые Гоген мечтал всю жизнь.

В верхнем левом углу черными буквами на желтом поле он вывел название картины: «Откуда мы? Кто мы? Куда мы идем?»

...Завещание закончено. Поиски «земного рая» тоже... Отбросив последние колебания, Гоген взял коробочку мышьяка и побрел к горам. По обе стороны тропы на двести метров выстроились туземные хижины. Смех, песни и музыка говорили, что вовсю идут новогодние празднества. Таитянское лето было в разгаре, осыпанные цветами кусты и деревья насытили воздух своим благоуханием — ноа-ноа. Но Гоген был слеп и глух. Он прошел напрямик через раскинувшиеся за хижинами поля ямса и батата и, тяжело дыша, стал карабкаться вверх по крутому склону.

Как всегда, на пустынном горном плато было удивительно тихо. Деревья не заслоняли больше чарующий вид на узкий берег, лагуну и море.

Гоген опустился на мягкое зеленое ложе и достал из кармана мышьяк...

...Произошло какое-то чудо. Яд не убил человека. Гоген лежал ничем не прикрытый под палящим тропическим солнцем. Внутренности жгло огнем, голова раскалывалась от боли. Когда стемнело, ему стало немного легче. Но затем подул сырой и холодный ветер, начались новые муки. Лишь на следующий день, когда взошло немилосердное жгучее солнце, Гоген, напрягая последние силы, заставил себя встать и медленно побрел вниз, к берегу, К жизни...

Чтобы как-то перебиться, Гоген, жертвуя живописью, поступил на службу. Больше трех лет он боролся с нуждой. А затем его денежные дела неожиданно поправились, и Гоген решил немедля переехать на Маркизские острова. Еще одна попытка, обрести счастье.

И вот первый маркизский порт — Таиохае на Нукухиве. На каменной пристани — жандарм в мундире и белом тропическом шлеме, подвыпившие торговцы, миссионеры в черных сутанах.

Порт Атуона на Хиваоа — пятьсот жителей, две миссионерские станции, пять-шесть лавок, две пекарни... Снова «цивилизация солдат, купцов и колониальных чиновников». И Гоген понял, что на этот раз поиски окончены навсегда. Но он не сдавался. Если нет на земле того мира, который он искал, он сам себе создаст этот мир...

Два лучших плотника Атуоны быстро выстроили Гогену большой двухэтажный дом, такой, какой хотел сам художник.

Слева от двери Гоген поместил панно с надписью «Будь загадочным», справа — с надписью «Будь любящим и будешь счастлив». Третью доску смертельно больной человек украсил надписью: «Дом наслаждений». Но Гогену недолго пришлось наслаждаться своим уединенным покоем — снова начались перебои сердца, общая слабость и сильные боли в ноге. До сих пор он еще мог, опираясь на толстую трость, совершать ежевечерние прогулки по селению, а то и спускался к морю. Теперь нога разболелась так, что он вообще перестал выходить из дому. Боли стали невыносимыми, и приходилось — чтобы хоть немного уснуть — прибегать к морфию.