Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №01 за 1967 год

Когда он увеличил дозу до опасного предела, то, боясь отравиться, отдал шприц лавочнику и перешел на опиум. Понятно, в таких условиях он писал «мало и скверно».

Одним из немногих, кого Гоген в эти тяжелые дни пускал к себе в мастерскую, был поэт Ки Донг. Как-то раз, не видя другого способа поднять дух своего друга, Ки Донг сел за мольберт и начал писать. Как он и думал, Гоген заинтересовался и вскоре, хромая, подошел к мольберту посмотреть, что получается. Он увидел, что Ки Донг пишет его портрет. Не говоря ни слова, Гоген принес зеркало, занял место Ки Донга, взял кисти и завершил портрет.

Беспощадно реалистичное полотно показывает нам седого, одутловатого, измученного человека со смертельно усталыми глазами...

В это время и без того натянутые отношения Гогена с французской колониальной администрацией и католическим духовенством крайне обострились. Местные тузы и епископ сделали все, чтобы жизнь Гогена стала буквально невыносимой, — и это тогда, когда ему особенно нужны были силы и поддержка. Снова резко ухудшилось здоровье.

И когда опиум перестал помогать, Гоген попросил вернуть ему морфий и шприц...

В одиннадцать часов утра 8 мая 1903 г. к Гогену пришел его местный друг Тиока. Как полагалось по местному обычаю, он издали дал знать о себе криком: «Коке! Коке!» — так звали Гогена на островах, — однако не дождался приглашения войти, Тиока нерешительно поднялся по лестнице и увидел, что Гоген лежит на краю кровати, свесив ногу. Тиока подхватил его и побранил за неосмотрительную попытку встать. Ответа не было. Тиока начал трясти его. Гоген оставался недвижным.

...Тиока пронзительным голосом затянул траурную песнь. На тумбочке возле кровати стоял пустой флакон из-под наркотика. Может быть, Гоген принял чрезмерно большую дозу? «Намеренно», — говорили одни жители поселка. «Нечаянно», — думали другие. А может быть, флакон был давно пуст? Нам остается только гадать. Если в этом вообще есть смысл...

Около двух часов следующего дня грубо сколоченный гроб опустили в могилу на холме Хузакихи, в километре с небольшим к северу от Атуоны. Кроме четырех островитян, несших гроб, в эту жаркую пору дня лишь один европеец дал себе труд подняться на крутой холм.

...Речей не было, эпитафий тоже, если не считать нескольких строк в письме, которое епископ Мартен отправил своему начальству в Париж: «Единственным примечательным событием здесь была скоропостижная кончина недостойного человека по имени Гоген, который был известным художником, но врагом бога и всего благопристойного...»

Сейчас о нем написаны тысячи статей, исследований, книг. И в одной из них есть такие строки:

«Он объехал половину земного шара в поисках обетованной земли, чьи счастливые обитатели «знают лишь радостные стороны жизни», восхитительного края, где можно жить «почти без денег». Он надеялся убежать из «царства золота», но слишком скоро убедился, что даже под тропическим солнцем, в хижине, осененной пальмами, корыстолюбие и алчность века не выпустят его из своих беспощадных когтей.

...Он был одинок и бессилен разбить цепь неудач, волочившуюся за ним вокруг земного шара».

Фотоочерк В. Школьного

Ты стоишь в центре Азиатского континента и почти физически ощущаешь окружающие тебя безграничные пространства степей, ковыльные седины которых отблескивают в лучах низкого солнца. Но потом ты приглядываешься и замечаешь голубую стену гор, которые ограничивают на горизонте эту бесконечность и отделяют ее от другой, не доступной твоему взгляду.

Тува — земля двух географий. Плоская, как лист карты, степная равнина и горы, поросшие Великой тайгой, Богатой тайгой — Бай-Тайгой.

Максимально удаленная от океанов, сухая земля со сверхконтинентальным климатом — это одна география Тувы. А другая — изобилие много рыбных озер и рек, бурных и спокойных, мелких и полноводных.

И «прежде всего Енисей. Великая река — Улуг-Хем. Верхний Енисей, Большой, Малый. А однажды ты увидишь сорок Енисеев — это когда баржа, на которой ты плывешь, заскрежещет днищем по гальке, когда могучую реку, несшую тебя день за днем, разобьет гребень скал на десятки мелких проток. Потом они снова сольются в один большой Енисей, стремящий свой бег к Северному Ледовитому океану.

И другая бесконечность, направленная в прошлое, предстанет перед глазами, когда черным тяжелым силуэтом на пламени заката вырастет каменный идол, неподвижно и равнодушно уставившийся в даль, где шли когда-то гунны, сеятели смерти, разрушители Римской империи, а тысячу лет спустя — тьмы и тьмы Чингиза.

А сейчас вот — ты, заблудившийся в этой степи, и вертолет, разыскивающий тебя.

И ты услышишь на чайлаге — горном пастбище протяжные необычные звуки — знаменитое тувинское горловое пение. Так звучат древние героические поэмы народа.

А еще можно услышать грозный призыв, обращенный к духам гор и тайги. Одетый в пестрые лоскутья человек бьет в бубен тяжелыми, неутомимыми пальцами, поет древние шаманские заклинания. Это если посчастливится попасть на спектакль музыкально-драматического тувинского театра, где заслуженный артист РСФСР и драматург Виктор Кок-оол исполняет роль шамана (как говорят старики — лучше, чем настоящие шаманы).

А потом ты, идущий по бесконечной сумрачной тайге, раздвинешь руками последние ветки колючего кедрового подроста и, ослепленный, остановишься. Ты дошел до Солнечной долины Бай-Тайги. На цветистой кошме горного луга, утопая по брюхо в траве, спокойно пасутся фантастические животные, полукоровы-полукозы. Стада сарлыков — тувинских яков, неприхотливых и крепких, дают тувинцу молоко, жирное, как сливки, и шерсть, защищающую от неистовых морозов.

Но наступит день отъезда. Серпантины горных шоссе раскрутят в обратном направлении ленту отснятых тобой кадров, и ты поймешь, что не только на фотоэмульсии остались вехи твоей поездки — и улыбки девушек, и девственные, богатые леса, и силуэты заводских труб на горизонте, и серые отары овец в серой степи, и сорок Енисеев, стремящих свой бег через величайший из континентов.