Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1973 год

Мужчины почти бегут к оркестру, а музыка вдруг становится громкой и лихорадочно быстрой.

С другой стороны поляны выходит иная группа танцоров. Их лица закрыты гигантскими масками, отороченными пестрыми перьями попугаев. У некоторых людей в руках огромные зонты из коры. Другие прикрыли кусками коры верхнюю часть тела, к ногам их приклеены длинные перья; они несутся по поляне к первой группе. Перед оркестром обе группы выстраиваются в две линии и быстро обегают, танцуя, всю поляну. Затем снова подбегают к оркестру. Ритм все убыстряется. Женщины бьют палками по высушенным корням с немыслимой скоростью и энергией. Грудные младенцы на коленях оркестранток раскачиваются в такт ударам, просыпаются, вновь засыпают, опять просыпаются, сосут грудь и опять засыпают.

Внезапно старшая из музыканток выступает вперед. В руках у нее какой-то сверток. Она разворачивает его, и все танцоры одним движением разворачивают такие же свертки и высыпают из них в костер мелкие камешки. Это знак того, что главный обряд кончился. Из леса выбегает множество мужчин, пестро раскрашенных, в накидках из листьев, реющих как крылья. За их спинами колышутся длинные — метров семь — тонкие шесты. Шесты эти, изукрашенные хвостовыми перьями попугаев и увенчанные хохолками с головы какаду, пришиты к живой коже на спинах танцоров растительными волокнами. Они раскачиваются и, должно быть, причиняют танцорам страшную боль, но лица мужчин бесстрастны. Они прыгают все выше и выше вокруг костра перед оркестром. К лодыжкам танцоров привязаны высушенные стручки дикого гороха, и треск этих погремушек сливается с гулкими ударами и пением.

Время от времени мужчины прыгают в огонь, раскаленные угли летят во все стороны. У костра стоят двое дежурных: они следят за тем, чтобы не загорелись костюмы танцоров. Но как удается байнингам обходиться без ожогов, я не могу понять. Даже когда один из танцоров падает на угли всем телом, ничего не случается.

У костра танцует человек пятьдесят. Они начали в два часа дня и будут танцевать до восхода солнца. Женщины присоединяются к мужчинам. На плечи у них наброшены разноцветные лаплапы мужей, а длинные «хвосты» подпрыгивают в такт танцу.

Одна из женщин пробирается сквозь ревущую и скачущую толпу к выбранному ею мужчине, вынимает изо рта бетелевую жвачку и вталкивает ее мужчине в рот. Лицо ее серьезно. Танцуя, она напряженно всматривается в лицо партнера. Будет ли он жевать бетель? Если да, то значит предложение принято, и отныне они муж и жена. Проходит несколько секунд. Женщина с беспокойством ждет. Если избранник выплюнет жвачку, это будет для нее немыслимым позором. Ей придется покинуть деревню, чтобы поискать счастья в другом селении. Мужчина «оттанцовывает» от нее, но ответа не дает. Кажется, он избегает ее, и женщина выглядит совершенно несчастной. Ее охватывает отчаяние, я могу прочесть это на ее лице. На нем написана мольба, я чувствую, что начинаю переживать вместе с ней. Мне так жалко ее, что хочется вмешаться. Мужчина поворачивается к оркестру, и я боюсь взглянуть на женщину. Внезапно я слышу рвущий сердце крик и вижу, как она медленно движется к костру. Шаг ее неуверен. Мужчина поворачивается к ней — на его лице широкая улыбка, бетель зажат между зубами. Он хватает девушку за плечи и тащит ее к огню.

Руки мои совсем мокры, я дышу тяжело, словно моя судьба должна решиться в кругу танцующих байнингов. Но Басуро шепчет мне, что крик женщины был знаком: «Решай же!» Танцор останавливается у огня и начинает жевать бетель. Я смотрю на девичье лицо: печаль как рукой сняло.

...За какое-то мгновение до рассвета танец резко обрывается. Женщины, не оглядываясь, убегают с поляны, а мужчины бросают в костер маски, шесты, наряды.

...Басуро созывает носильщиков: пора назад. Мы идем по джунглям. Носильщики снова поют, но теперь это иная мелодия, не та, с которой мы взбирались на гору. В ней слышен ритм, который звучал вчера на празднике.

Тропа вьется вниз, добегает до речного рукава. Мощные стволы простерли ветви далеко над водой. К одной из ветвей тщательно привязан длинный сверток из листьев.

— Смотри, — толкает меня Басуро. — Кладбище байнингов. Через несколько месяцев они придут сюда за скелетом. Скелет похоронят в земле, только нижнюю челюсть возьмут для колдовства.

...Вокруг будет тишина, которую нарушит огромная ревущая птица — реактивный самолет, совершающий регулярный рейс Порт-Морсби — Рабаул. Может быть, один из байнингов поднимет голову. Самолет быстро исчезнет за горизонтом, а человек, аккуратно уложив амулет — нижнюю челюсть родственника — в лыковую сумку, отправится в обратный путь к крошечной деревушке в горах, где живут байнинги...

Арвид Клеменсен, датский этнограф

Перевел Л. Мартынов

В свои неполные двадцать четыре года комиссар уездной милиции Дынников считал, что должность обязывает его быть серьезным. Поэтому он старался улыбаться как можно реже, говорил отрывисто и глядел на собеседника так, словно у него болел зуб. Закованный в кожаные доспехи, перекрещенные множеством скрипящих ремней, высокий и громогласный, он смерчем проносился по милицейским коридорам, пугая слабонервных мешочниц, и бывал очень доволен, если слышал за спиной подавленные шепоты: «Никак сам пришел, — оборони, господи!»

Уездная милиция после споров на исполкоме недавно выбила себе новый дом и теперь вселялась в него: перевозила шкафы, колченогие столы и стулья, оставшиеся по наследству от разгромленного в свое время хозяйства управы. Подводы у милиции не было, и скарб тащили на горбу, причем Дынников подавал пример — шел первым, неся завязанную в скатерть пишущую машинку.

Эта машинка была его гордостью. Такой же, как офицерские желтые ремни и шпоры с кавалерийским звоном. Он выменял ее в ЧК на три пристрелянных маузера в деревянных кобурах и нисколько не жалел об этом, хотя и считал маузер лучшим из всех пистолетов и ставил его выше кольта или манлихера: маузер имел перед ними многие преимущества: дальность боя, большое количество зарядов и внешнюю внушительность. Чекисты, повздыхав, отдали машинку, забыв предупредить, что она не работает. Два вечера ковырялся в ней Дынников, отмачивая ржавчину в пайковом керосине, прочищая детали златоустовской финкой, а на третий день собрал, протер носовым платком и с великой осторожностью опробовал. Пуговки клавиш под его пальцами немузыкально хрустнули, а тонкие рычаги издали рыдание, и Дынников ограничился тем, что отбарабанил на бумаге одно слово: «Приказ». После этого он спрятал машинку в шкаф и запер на ключ. А утром послал на биржу труда заявку, написанную от руки фиолетовыми чернилами.