Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №12 за 1970 год

А теперь, к примеру, взгляни на нас, — сказал Старик. — Мы прекрасно провели время вдали от женщин. Мы не докучали друг другу сложными вопросами. Ты научился бросать накидку, и мы наловили уйму рыбы. И возвращаемся домой с разглаженными морщинами, голодные, усталые, нам бы только дорваться до обеда и до постели. Женщины будут рады нам, потому что мы не путались у них под ногами весь день, и главное, нашего улова хватит на всех жителей нашего квартала. В некотором смысле мы герои, и только потому, что у нас хватило ума незаметно для окружающих весь этот день провалять дурака.

Когда-нибудь ты поймешь, — сказал Старик,, обращаясь ко мне, — что ни в коем случае нельзя бездельничать на глазах у кого бы то ни было. Безделье прекрасно, но энергичные люди просто из себя выходят, если ты не слишком усердствуешь в их присутствии. Особенно этим грешат женщины. У них внутри динамо-машина, которая заряжает их энергией. Они просто не переносят вида мужчины, прохлаждающегося без дела. Собственно, поэтому и была изобретена рыбная ловля. Она уводит тебя из поля зрения трудолюбивых людей. Лентяи — самые лучшие рыбаки и обычно в конце концов достигают кое-чего, потому что у них есть время разгрузить свои мозги и подвести под свои размышления прочную основу.

Излишне трудолюбивые люди не вызывают у меня восхищения. Вот уж кто из-за деревьев леса не видит. Они всегда так суетятся с какими-то дурацкими делишками, что у них просто нет времени сесть и немного пораскинуть мозгами... А ну-ка приналяг на весла. Что-то я проголодался.

Мы подошли к берегу, вытащили лодку, спрятали под нее весла, сняли уключины и выбрали веревку, на которой рыба тащилась за лодкой. Потом мы поднялись вверх по холму и пошли домой, голодные, обгорелые и усталые.

Когда мы подошли к дому, на парадном крыльце стояла мисс Лотти, взбудораженная, потому что мы немного запоздали к ужину и еще потому, что звонила моя мама и хотела что-то узнать у меня, но, поскольку меня дома не оказалось и с мамой я не поговорил, вопрос был как-то улажен. Мы поели немного, потому что в те времена основательная еда готовилась днем, а на ужин большей частью подавались яйца, ветчина и мамалыга, да еще кофе с печеньем, иногда кусок пирога. К концу ужина я уже зевал во весь рот, и вдруг Старик послал меня на задний двор:

— Пойди-ка почисть рыбу, сынок, — сказал он. — Я слишком стар и к тому же очень устал. А тебе не мешало бы усвоить, что каждый охотник или рыбак должен привести свою добычу в съедобный вид, прежде чем ложиться спать. Иначе все его труды потрачены впустую, а добывать пищу для того, чтобы ее потом выбросить, — грех.

Я почти засыпал, сидя на корточках, под смоковницей и чистя эту рыбу. Я никогда не видел такого множества рыбы. Мне казалось, что мы выловили всю рыбу из океана. Но в конце концов вся она была почищена, разделана и выпотрошена, промыта соленой водой и уложена в ледник. Я пошел было спать, спотыкаясь от усталости, но тут Старик опять закричал мне:

— Пойди умойся! Даже отсюда я чувствую что от тебя несет рыбной лавкой. Если ты перепачкаешь рыбой безупречно чистые простыни мисс Лотти, она закатит нам скандал, и это будет конец нашим рыбалкам.

Я сходил умылся и трупом упал в постель. Последней моей мыслью было, что Старик прав, утверждая, что наша рыбалка совсем не работа, а развлечение. Только слова относились к нему, а не ко мне. В жизни я не работал так много, но все это окупилось наутро, когда на завтрак старая кухарка Галена подала нашу форель.

Перевел с английского В. Жебель

В 1943 году мой отец вернулся с фронта. Для нашего маленького села это было большим событием. Все село сбежалось в наш дом. И все смотрели на наш пустой стол. Потом председатель колхоза сделал знак бухгалтеру, тот вышел, а за ним вышел кладовщик, и через полчаса они ввалились в наш дом, словно у нас свадьба была какая — у одного из них был барашек на плечах, другой нес бочонок с вином, они выложили на стол полкило меду в поллитровой банке, килограмм масла и хлеб. Мой отец, рассказывавший в это время что-то про Моздок, вдруг замолчал, полез в карман за махоркой, да так и не смог свернуть цигарку. Потом в комнату влетел запыхавшийся мальчишка и выпалил одним духом, что Даниэлян Мушег тоже вернулся с фронта... Все переполошились и побежали из нашего дома к Даниэляну Мушегу. Там все снова разместились вокруг стола, и опять потекла беседа, и опять все смотрели на пустой стол, а председатель с надеждой и просительно поглядывал на кладовщика. «Нету, ей-богу, нету, клянусь тобой, детьми своими клянусь, нету больше, вот те крест...» — шепотом божился кладовщик, так, чтобы Мушег и отец мой не слышали. «Да разве я не знаю, что нету... только видишь, положение какое», — тихо сказал председатель. Тогда мой отец сделал знак моей матери, мать вышла, и через несколько минут на столе у Мушега появилось полкило меду в поллитровой банке, масло, хлеб. И никто больше не смотрел на стол, все слушали, что рассказывают вернувшиеся с войны солдаты про Моздок.

В школе детям воинов раздавали картошку, крупную, рассыпчатую, вкусную картошку. Одной такой картофелины хватило бы мне на целый день, но с некоторых пор мне не доставалось картошки, потому что отец уже вернулся с фронта и не был больше военным.

Моя мать была неграмотна. И когда отец еще был на фронте, письма ему посылала соседская девчонка под диктовку моей матери. Мать наказывала отцу, чтобы он берег себя, сообщала, что сами мы «живы-здоровы, чего и тебе желаем», что погода у нас стоит хорошая, что новостей у нас особых нет и что пусть он почаще шлет весточки. Мать всегда оставалась недовольна этими письмами. Но однажды моя мать призадумалась, и выяснилось, что буквы-то она, оказывается, знает. После этого рассуждения о погоде и адрес на конверте писала соседская девчонка, а моя мать тайком от нее снова распечатывала и добавляла: «Милый, милый, милый, прими мои устные поцелуи». Поцелуй есть поцелуй, но устный поцелуй — что бы это значило? А значило это, что существует на свете совсем иной мир, мир красивых и непонятных слов, которые единственные бы выразили все то, что накопилось на душе у матери, если бы она их знала. Это значило, что мать очень соскучилась по отцу, совсем по-другому соскучилась и тоска эта не может быть выражена обычными словами. С возвращением отца «устным поцелуям», естественно, настал конец. Спустя много лет, когда мою мать как передовую колхозницу хотели выдвинуть на какой-то пост и выяснилось, что она неграмотна, мать серьезно, с еле заметной улыбкой сказала отцу: «И зачем ты так рано вернулся, я уже и писать было научилась, и потом... такой далекий ты был лучше,— и покачала головой. — Мои устные поцелуи...»