Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1971 год

18 апреля Делеклюз напишет в своей газете «Пробуждение народа»:

«Каков же будет результат народной победы?

Свобода повсюду — в коммуне и в государстве; неприкосновенность жилищ; расцвет труда, освобожденного от всех пут, и свободное развитие его потенциальных сил; просвещение, излучающее свет знания и устанавливающее интеллектуальное равенство — единственный источник и единственную гарантию подлинного равенства; наконец, единение сердец и воли».

Обстоятельства жизни, как ни тяжелы они оказались, не смогли одолеть идей Коммуны. После разгрома мартовского восстания цвет парижского пролетариата был сослан на Новую Каледонию. С одной из первых партий туда же доставили в цепях участников восстания в Кабилии (это гористая часть Алжира). Темные крестьяне-кабилы мало что смыслили в идеях социализма. Но что такое справедливость, что такое друг, они знали хорошо. Немногие из них вернулись, отбыв каторгу, домой. С собой они привезли рассказы об удивительных французах, так непохожих на колониальных чиновников. Прошло шестьдесят лет. Случилось так, что в Кабилии умер в научной экспедиции француз-ботаник, чей отец в свое время был сослан на Каледонию как участник Коммуны. В Алжире тогда шла война. Арабы пришли на похороны ботаника. Они принесли венок, на ленте которого было написано: «Сыну справедливого человека...» Мы всматриваемся в лица этих людей. Немногим из них судьба позволила пережить свое детище. Погибли в бою генерал Домбровский и Делеклюз. Риго и Варлен были растерзаны версальской солдатней («Характерная деталь, — пишет Жак Дюкло, — версальский офицер, приказавший расстрелять Варлена, украл у него часы»).

В полдень воскресного дня 28 мая прозвучал последний пушечный выстрел Коммуны. Но залпы звучали еще долго — это в страхе и злобе расправлялись с теми, кто провозгласил общество равенства и справедливости. Вечером того же майского дня генерал Мак-Магон, бездарный военачальник, заработавший галуны на расстрелах мексиканских повстанцев, доложил: «Порядок, труд и безопасность восстановлены». Что это был за порядок, можно узнать, раскрыв газеты тех дней — французские и заграничные:

«В Люксембургском саду, в парке Монсо, у башни Сен-Жак были вырыты огромные рвы... Повстанцев — мужчин и женщин приводили прямо туда» («Эндепанданс бельж» от 27 мая).

Эмиль Золя в газете «Семафор» от 31 мая: «Мне удалось совершить прогулку по Парижу. Это ужасно... Скажу вам только о груде трупов, которые сложили штабелями под мостами».

В Люксембургском саду было расстреляно несколько подростков 10—12 лет. Среди арестованных был «инсургент» восьми лет от роду.

«Вряд ли когда-нибудь удастся узнать точное число жертв этой бойни. Даже организаторы казней едва ли могут сказать, сколько трупов они нагромоздили... Такой резни Париж не знал со времен Варфоломеевской ночи» (английская «Ивнинг стандарт»).

В переводе на язык цифр это означало следующее: по официальным данным погибло 20 тысяч федератов. Историк Коммуны

Лиссагарэ, однако, называет цифру почти в три раза большую.

«Республиканец» Тьер, политический жулик, мнивший себя пророком, воскликнул: «Теперь с социализмом покончено надолго!»

Пророчеств оказалось недостаточно. В ход пошла клевета. Версальское правительство, уничтожив почти половину парижского пролетариата, понимало, что противопоставить что-либо идеям Коммуны ему не по плечу. Поэтому оно попыталось серией статей «очевидцев» и обвинениями на процессах представить минувшие семьдесят два дня как цепь беспрерывных преступлений.

Палачи, едва успев отмыться от крови, с пафосом заговорили о «жестокостях». Была пущена легенда о «керосинщицах»: о том, что женщины-коммунарки якобы поджигали дома и общественные здания. К своему позору, приложил здесь руку писатель Дюма-сын, обозвав их «разъяренными самками»... Это девушке-санитарке, которая погибла на баррикаде, перевязывая раненых, посвятил поэт-коммунар Жан-Батист Клеман песню «Придет пора вишен». Слова пронзительной нежности, которые знает каждый француз...

В общей сложности было арестовано около 50 тысяч человек. Осудить всех не хватало военных прокуроров.

16 декабря 1871 года перед трибуналом предстала Луиза Мишель. Сохранилась стенограмма ее выступления в суде:

«Я не хочу защищаться и не хочу, чтобы меня защищали. Я всем своим существом принадлежу социальной революции и принимаю полную ответственность за все свои поступки... Если сердце бьется во имя свободы, его можно остановить лишь порцией свинца... Если вы сохраните мне жизнь, я не перестану взывать к отмщенью, в том числе к отмщенью убийцам из вашей «Комиссии помилования».

Председательствующий: Лишаю вас слова!

Луиза Мишель: Я кончила... Если вы не трусы, убейте меня».

Военный трибунал удалился на совещание. Публика, пришедшая взглянуть, как судят «главную керосинщицу», не могла прийти в себя от волнения. Через восемнадцать минут объявили вердикт: пожизненная ссылка на Новую Каледонию с содержанием под стражей.

Двадцати трем товарищам Луизы вынесли смертный приговор. Семь с половиной тысяч отправили на каледонскую каторгу.

Но ставить точку в истории Коммуны на этом нельзя. Закрылась страница вооруженной борьбы. Открывалась глава истории нравственного противостояния, своего рода послесловие к Коммуне.

Десятилетие каледонской ссылки представляется одним из самых малоизвестных; слишком мало документов сохранилось о нем. Однако для понимания личности коммунаров эти скупые записи дают очень много.

В библиотеке Ленина, в отделе редких книг, мне дали единственный экземпляр мемуаров Луизы Мишель, французское издание конца прошлого века. На форзаце крупным решительным почерком было выведено: «Нашему товарищу Петру Кропоткину — Луиза Мишель».

История ее жизни не могла, конечно, уместиться в одном томике. Иногда о целом периоде упоминается в двух-трех строчках.

Итак, 24 августа 1873 года в шесть утра, после почти двадцати месяцев в Оберивской каторжной тюрьме, Луизу Мишель, заключенную № 2182, повезли в порт Рошфор. «Накануне я видела маму, — запишет она в дневнике. — Она стала из-за меня седой». Репрессии обрушились не только на самих коммунаров, но и на их родных: увольнения с работы, высылки из Парижа.

«Когда проезжали Лангр, из окна мне было видно, как из мастерской вышли рабочие. Их было пять или шесть. Увидев тюремный вагон, они разом сняли картузы и подняли руки в приветствии — «Да здравствует Коммуна!».

В порту Рошфор, на атлантическом побережье, партию коммунаров погрузили на старый парусный фрегат «Виржини». Судно было в таком состоянии, что любая серьезная буря грозила закончиться для него катастрофой. Капитан Лонэ велел поэтому держать шлюпки наготове. Но места в шлюпках хватило бы только для команды...