Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1971 год

С другой стороны, фауна в магматических породах — вовсе не чудо, не раритет, не абсурд. В таких породах фауну можно и должно искать!

Таков предварительный вывод Н. П. Малаховой, который важен прежде всего для практики.

Ибо изверженные толщи — часто «немые» толщи. Не всегда можно определить их абсолютный возраст, не всегда можно сделать это с необходимой точностью. Находки фауны в «изверженных» породах позволяют применить палеонтологический метод датировки, — толщи перестают быть «немыми». А точное определение возраста слоев — альфа и омега геологического поиска.

Но пожалуй, еще важней разобраться в происхождении пород, потому что, лишь проследив историю формирования толщ, можно разгадать историю формирования рудных залежей. Ошибиться здесь все равно, что сесть в поезд, идущий в обратном направлении. Если порода, вмещающая рудные залежи, определена как магматическая, то сходные рудные комплексы будут искать в точно таких же магматических породах. А если исходные породы не имеют никакого отношения к магме? Тогда неверны все выводы о закономерностях образования связанных с ними рудных тел.

Это практика. Есть еще и теория.

Спираль развития привела современную геологию — на качественно новом уровне — к изначальному спору о происхождении основной массы горных пород. Но прошлое не повторяется буквально. Лозунги «Все из воды!», «Нет, все из магмы!» покоятся в архиве; всем ясно, что истина сложней.

Тогда бесспорен, казалось бы, компромиссный вывод: «Породы могут возникать и так и эдак, кое-где из расплава, а кое-где вообще без высоких температур, за счет холодных растворов».

Не бесспорен, однако, этот вывод. История познания природы демонстрирует нам плодотворность совсем иного, качественно иного подхода.

Со времен Ньютона и Гюйгенса более двух веков длился спор — что есть свет: волна или частицы? Одни факты доказывали — волна, другие, столь же неопровержимые, что частицы. Верным оказалось ни то, ни другое, а третье: свет — это и волна, и поток частиц одновременно.

Может быть, и в геологии то же самое? Ведь о планетарных физико-химических реакциях мы судим в основном по лабораторным опытам и наблюдениям над отдельными участками земной поверхности. А больший масштаб — это не только нарастание количества. Пылинка, увеличенная в миллиарды раз, уже не пылинка, а булыжник; увеличенный во столько же раз булыжник — гора; гора, увеличенная... — это, простите, уже планета. Так, может быть, и общепланетарные реакции твердого тела Земли обладают качеством, ускользающим в микромасштабе пробирок и автоклавов?

Общеизвестно высказывание Бора о том, что «несумасшедшая гипотеза» ныне вряд ли может быть истинной. Что это означает?

В геометрии со времен Евклида была принята некая система постулатов, на базе которой выросло все стройное здание этой науки. Но система постулатов подобна твердо фиксированной точке зрения. Меж тем с одной-единственной точки нельзя охватить взглядом, скажем, шар. Лобачевский сделал абсурдный поступок: вопреки очевидности предположил, что параллельные линии пересекаются в пространстве. Он (к ужасу современников) изменил систему постулатов; так началась неевклидова геометрия.

Метод «прыжка через абсурд» оказался настолько плодотворным в физике XX века, что именно это обстоятельство побудило Бора воззвать к «безумию» в гипотезах.

Может быть, теперь настал черед геологии совершить скачок? В конце концов и Н. П. Малахова сделала открытие, лишь приняв в качестве путеводной нити «абсурдную» для геолога мысль...

Д. Биленкин

По древнему обычаю человек, предпринявший длительное и нелегкое странствие, возвращался домой с пальмовой ветвью, знаком мира и свидетельством своего хождения. Отсюда и средневековое название — паломник.

Шел 1723 год. В зеленой дымке слетела в старый Киев весна. Под киевскими горами, на шумном Подоле опустели классы академии. Студенты роем разлетались по Украине — оголодавшие за зиму пчелы — кто на откорм к именитым батькам, а кто и в неизвестном направлении, куда ноги доведут, в поисках трудового куска хлеба.

Лишь двадцатидвухлетнему киевлянину Василию Григоровичу, который доучился уже до философского класса, каникулы не обещали ни особой радости от пребывания в родительском доме, ни рискованной, но заманчивой доли побродить в бурсацкой ватажке. Он неожиданно слег в постель, открылась язва на ноге.

Рана плохо поддавалась лечению, Василий грустил, предоставленный с утра до вечера самому себе, под сочувственные вздохи молчаливой матери. А тут зашел к нему приятель по академии Иустин Леницкий, веселый человек, и взволновал рассказами о граде Львове, где лекари искусные, а еще искуснее ученые люди.

Родитель Василия был в отъезде. Юноша вымолил у матери разрешение, и сердобольная женщина скрепя сердце благословила его в путь.

Недалеко от Киева их нагнал конный слуга с приказанием Василию от отца немедленно возвратиться. Но сын ослушался. Из Почаевской лавры — первая святыня на пути неопытных странников — он писал родителям: «Иду до Львова... може еще и далей пойду». Много позднее в семье Григоровичей вспоминали, что Василий еще в отрочестве грезил странствованиями.

Юноши сняли угол на окраине Львова, но большинство времени проводили в городском центре, где было на что поглядеть: громадные монастыри, костелы бернардинцев, бенедиктинцев, францисканцев, кармелитов и сакраменток. Но что особенно их заворожило, так это иезуитская академия, чьи суровые корпуса напоминали неприступную крепость. Для выходцев из православного Киева попасть за эти стены действительно было не просто. Назвав себя братьями из городка Бар, что на униатском Правобережье, Василий с Иустином уже было сели на студенческие скамьи, но весьма быстро подверглись разоблачению как «волци из лесов киевских». И, как следовало ожидать, с позором изгнаны.

Василий со своим приятелем недолго задержался во Львове после неудачной попытки распробовать вкус иезуитской учености. Жажда новых впечатлений оказалась слишком велика: юноши наряжаются в одеяние паломников.

Предки Василия действительно были выходцами из Бара. Но Василий, возможно, лишь во Львове узнал, что существует и другой Бар — итальянский город, в котором сберегались мощи Николы Мирликийского, одного из самых почитаемых на Руси святых. Этот-то знаменитый Бар и стал целью его странствия. Вполне вероятно, что юношу поразил сам факт существования городов-тезок. Возможно также, что ему захотелось сходить именно к Николе, к которому русские паломники до него, кажется, и не ходили вовсе.

...Паломник, пилигрим. Было на Руси еще одно старое название: калики перехожие. Изредка в летописях, но более всего встречаем мы его в былинах. Кто не помнит о дружинах и ватагах калик-богатырей, от молодецкого клика которых осыпались маковки киевских звонниц и теремов! У всех у нас от детских еще чтений остался в памяти образ седовласого старца, держащего в руке «клюку девяносто пуд». Это не старец даже, а «старчище», «каличищо».