Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1971 год

Калики — слово производное. Может быть, основой для него послужило другое, связанное с ходьбой, — калиги, то есть сапоги, а в широком смысле — обувь. (Выражение «калики перехожие» в разговорном обиходе незаметно утратило свой первоначальный смысл да н внешне изменилось в «калек». В новые времена перехожими каликами стали называть артели бродячих слепцов — сказителей и песенников, живущих на подаяние сердобольных слушателей.)

Неизменным предметом страннического снаряжения была сума. Та самая, которую былинные калики, устраиваясь на отдых, подвешивали на изгиб посоха, глубоко и прочно воткнутого в землю.

И конечно, каждый странник не выходил в путь без плаща, который укрывал его от дождя и ветра, от ночного холода. Плащ был особого покроя, без разреза впереди. Материя вольно спадала с плеч, придавая фигуре закрытый и округлый вид, отчего по внешнему сходству одеяние называлось иногда «клакол», колокол.

Аскетическая суровость одеяния прямым образом должна была соответствовать и внутреннему настрою древнего странника. Как правило, на хождение он отваживался единожды за всю свою жизнь, и если завершал его благополучно (а такое удавалось далеко не каждому), то, естественно, оно теперь представлялось ему главным событием целой жизни, не побоимся высокого слова, — деянием.

Хождение никоим образом не напоминало прогулку за небывальщиной, развлекательное турне в экзотические края. Ни малейшего намека на ротозейство, ни единого штришка суетности в жесте или в мыслях — вот идеальный контур человека с посохом и сумой. Перенести в дороге те или иные лишения он считал почетным для себя.

Маршруты средневековых хождений не поддаются точному подсчету, но главными, основными были, кроме Палестины — Святой земли, Рим, Константинополь, Афон.

Странствия притягивали людей самых разных. Среди паломников мы встретим и высокообразованного, обладающего писательским дарованием монаха, и дипломата, внимательного к обычаям и нравам соседней земли, и купца, который устремляется в путь, чтобы замолить грехи бесшабашной своей и невоздержанной молодости, и крестьянина, что возвращается на родину едва ли не с единственной реликвией — выстиранной в Иордане рубахой: теперь он будет хранить ее в сундуке до смертного часа и завещает родственникам, чтобы в домовину его положили именно в ней.

Не нужна большая фантазия, чтобы представить, с каким преклонением смотрели на человека, сходившего за тридевять земель, едва ли не на край света, его современники, с каким вниманием слушали они его рассказы.

Но вот о чем именно он им рассказывал?

Представить это нам, пожалуй, вряд ли бы удалось, не получи мы в наследие от древнерусских паломников-писателей записей, которые от века к веку по мере накопления составили целую область отечественной письменности. В крупнейших книгохранилищах страны и по сей день сберегаются драгоценные образцы паломнической литературы — «хождения», «исхождения», «странствования», «путники». Тут автографы и многочисленные списки с них, рукописи с миниатюрами, беглыми зарисовками и даже картами.

Документальные рассказы о странствиях издавна служили украшением не только княжеских, царских и монастырских библиотек. Они были излюбленным чтением и в семейном кругу. Их чаще всего переписывали писцы. Из них составлялись компиляции, сжатые путеводители.

Читая то или другое «хождение», средневековый грамотный человек наверняка искренне переживал перипетии долгого странствия, испытывал ощущение личного присутствия в дальних градах и весях.

«Хождение» было своеобразным и весьма занимательным учебником, в котором прихотливо переплетались сведения из самых разных областей знания — исторические, географические, этнографические.

В самом деле, о чем только не мог он узнать из паломнического дневника! Например, о том, где стоял город Троя, «а ныне тот град разорен, и то место стоит пусто». Или о том, какова из себя река Евфрат: «Быстра сильно, идет с шумом по камени, а не широка, мало уже Москвы-реки».

Он получал сведения об архитектуре мусульманских мечетей: «Велики и высоки, и широки добре, и украшены камением драгоценным, мраморы всякими и резьми и водами приводными, несказанною мудростию и ценою великою».

Узнавал о таинственных египетских иероглифах: «Неведомо какие письма: сабли, луки, рыбы, человечьи головы, руки, ноги, топорки, а иного и знать нельзя, видимая и невидимая, а сказывают, будто некая мудрость учинена».

В «хождениях» щедро рассыпаны сведения по экономике дальних стран. Купцу, придворному домоправителю, да и просто рачительному хозяину не могло не запомниться подробное описание техники производства различных сортов сахара в Египте или рассказ о том, как используются смолы, плавающие на поверхности страшного, богом проклятого Мертвого моря — оно же Содомское: «Ту смолу емлют и мажут виноград, на котором черви появляются... а серу емлют и продают купцам, а купцы тою серою конопатят корабли».

И конечно, одна из самых любопытных сторон путевых очерков — многочисленные описания диковинной фауны и флоры. Тут и подробное повествование о фантастическом обилии птиц и зверей, обитающих в низовьях Дона. И полный юмора эпизод о том, как странник впервые увидел крокодила — «лютого зверя» в комнате у «аптекаря немчина венецкого». Правда, крокодил оказался не живой, а высушенный. Но тут же, рядом, обнаружился и маленький живой, со связанною пастью, дабы «не уела».

Нельзя не привести полностью и замечательного в своем роде описания птицы строфокамила, то бишь страуса: «Птица Строфокамил высотою человеку в плеча, а глава у ней аки утичья, а у ног копыто на двое, а ноги долги аки у журавля, крыла у нея аки кожаныя, ходит по земле, а летает мало; а бьет человека, кто ее раздражнит, ногою и копытом».

...И ставил себе такую задачу повествователь или нет, но изображенный им мир являл слушателю или читателю новые границы, невольно разрастался вширь, делался панорамнее, округлей. Там, за горами и за морями, где живут иные племена и народы и говорят по-чужому, там, оказывается, столько похожего на твою и мою жизнь: так же улыбаются и так же горюют, так же встают по утрам для труда, под петушиное пение и блеянье овец.

Читатель «хождения» не только приобщался к лицезрению иных земель, но, может быть, незаметно для себя обогащал душу особым внутренним видением — темные завесы отступали в сознании, и оно взрослело.

«Заутра же... сидехом в дому и писахом путники». А эти слова из дневника Василия Григоровича-Барского. Судя по тому, что с первых же дней путешествия своего в италийскую землю приятели регулярно заполняют «путники», мы можем предполагать: что-то существенно изменилось в юношах, паломничество отныне они понимают как труд и долг, а не как забаву.