Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №06 за 1971 год

Встречу с плотником Гуго мне все-таки устроил. У знакомого оказался еще один знакомый... Словом, вот он, странствующий плотник, против меня, за столиком пивной, в сводчатом подвале. Плотник моложав, крепок, гладко выбрит. К сожалению, прийти в своей цеховой одежде Франц — так зовут плотника — не захотел. На нем синий свитерок и нейлоновая курточка.

— Хлопотно с нашей униформой, — говорит он. — Один господин из Австралии до того надоел... Позвольте, просит, надеть хоть на пять минут. Нате аппарат, снимите меня! Фу ты! Заплатить хотел. Я не дал.

— Почему?

— Не полагается у нас...

Таверна недалеко от центра города. За столиками поют. Я ощущаю жаркую плотность песни переполненном зале. Смуглый юноша в оранжевой рубашке вскочил на стул и начал дирижировать покрикивая:

— Форте! Форте!

Его друзья отбивали такт кто кулаком, кто кружкой или пепельницей. Зал заполнила молодежь, большей частью, вероятно, студенты. Рядом со мной, на эстраде, самоотверженно трудится потный аккордеонист, песня подмяла жалкие звуки его инструмента.

— Наш костюм я вам могу нарисовать, — говорит Франц. — У вас есть бумага?

Да, знакомое одеяние! Низкие сапоги гармошкой с широкими раструбами. Брюки и рукава пузырятся, талия туго перехвачена. Шляпа с мягкими полями, островерхая. Вставка из белой материи.

— Вы были в Граце? — спрашиваю я.

— Случалось.

— Не вас ли я там искал?..

Сейчас никакое совпадение не удивило бы меня. Но плотник пожимает плечами.

— Прозит! — возглашает он.

Мы степенно отпиваем по глотку.

Я спросил, давно ли он плотничает.

— После войны начал, конечно. В вермахт меня забрали сосунком. А знаете, когда я вернулся домой, мне и на ум не шло надеть наш наряд. Смех разбирал. Ей-богу, на собственного отца не мог смотреть без смеха... Да и не лезла на меня одежка... Мне как раз перед призывом сшили... По швам все стало трещать. Мать распорола все, подогнала, ступай, говорит, доставь радость отцу. Да, отец настоял. Пойди, говорит, хоть разок, пойди! Ладно... А меня в город тянуло, мне там неплохую работу обещали. Ну да ладно, если отец так просит... В нашей местности война много бед натворила. Гамбург знаете как бомбили, ну и мимо сыпалось немало... Я и пошел. На полгода, не ближе чем за пятьдесят километров от дома, — так нужно, чтобы стать мастером, членом цеха.

Он назвал мне свой маршрут, перечислил города, селения. Я мысленно продлил его. Мне представились дороги, пройденные войной, Европа, изрытая воронками, перепаханная гусеницами танков, в пятнах гари.

— В одной деревне... Нет, я этого в жизни не забуду... Я думал, насмешки будут, скажут, не время для карнавала... Старик один выбрался откуда-то из земли, из подвала, позвал свою старуху, позвал внучку, и уставились они на меня... Будто я святой угодник или... Ну, не передать вам, как они смотрели. И старик сказал: «Это же плотник из Гамбурга! Вы видите, он опять пришел! Значит, война в самом деле кончилась...» Я чуть не заплакал, так он сказал... Выходит, ждали нас... Ведь мы всегда были, майн герр.

Всегда были! Это повторилось во мне несколько раз. История гамбургского плотника оказалась простой, очень простой и вместе с тем глубоко значительной.

Он перестал тогда стесняться своего костюма. Он понял, что нужен людям именно такой. На другой год он снова двинулся в путь. И с тех пор...

— Германия, Люксембург, Голландия... Ясно, идешь туда, где тебя хоть кое-как поймут...

Я опять дополнил его рассказ в уме. Плотник из Гамбурга рисовался мне на канатном пароме, который до недавних пор служил для переправы через Мозель, в герцогство Люксембург, а затем на земле великого герцогства, на фоне толстостенных выбеленных домов, широких деревянных ворот с древней эмблемой солнца. На дороге, вьющейся там среди виноградников, под статуями католических чудотворцев, занявших посты кельтских владык — ветра, дождя, урожая. В рудничных поселках, охваченных волнами пшеницы. Я видел плотника, идущего сквозь скалистые, дремучие Арденнские леса, видел его на плоской, разузоренной серебром каналов земле Голландии, тоже знакомой мне. Он перестилает полы в жилищах людей, ставит столбы на скотном дворе, сооружает парники-сараи. Нет, никто не смеется над его одеждой. Люди радуются, что парень из Гамбурга пришел к ним в широкополой шляпе, а не в стальном шлеме... Девушка подала еще пива. Мы подняли кружки.

— Прозит! — сказал я. — За ваше ремесло!

— Нас уже немного осталось, — сказал он. — Наши сыновья не захотят бродяжничать.

— Как знать, — ответил я.

— Точно говорю, майн герр. Их не заставишь.

Я распрощался с ним около полуночи. Песни уже схлынули, затихли за стенами, в спящем городе. Кельнеры уносили пустые кружки, круглые картонные подставки с гербом пивоваренной фирмы.

— Счастья вам, — сказал плотник, стиснув мою руку.

За порогом меня обняла темнота. Улица вывела меня на огромную площадь, циферблат башенных часов висел над ней как полная луна.

Я шел по площади, как по дну исполинской чаши, где Гамбург смешивает времена и выпускает из расщелин тени прошлого.

Тогда я вряд ли сумел бы разобраться в своем состоянии. Лишь впоследствии, восстанавливая встречу с плотником во всех подробностях, я уразумел, что случай позволил мне прикоснуться к живой вечности.

В. Дружинин

«Папа, папа, смотри — быки!» Этим возгласом восьмилетней девочки, дочери испанского археолога Саутуолы, началось в конце прошлого века одно из удивительнейших открытий в науке, изучающей прошлое человечества. Открытие первобытной живописи.

В неверном свете смоляного факела, освещающего своды пещеры Альтамира, детский взгляд увидел силуэты огромных бизонов, очерченные красной земляной охрой на шершавых камнях. А опыт и знания археолога позволили определить, что возраст этих «каменных полотен» — десятки тысячелетии. Постепенно исследователи прибавляли к шедеврам Альтамиры все новые и новые произведения живописи древнекаменного века. Вначале их находили только во Франции и Испании. Но затем были открыты палеолитические росписи на Урале, в Каповой пещере, в Монголии, Средней Азии.

Одновременно накапливался материал, свидетельствующий о том, что наскальная живопись — это лишь часть поистине беспредельной сокровищницы первобытного искусства. Каменные статуэтки, резьба по кости, контурные рисунки, прочерченные на скалах каменным резцом, орнаменты, нанесенные на орудия труда, — все это свидетельствовало о бесконечном разнообразии жанров, стилей, традиций, сюжетов и образов первобытного искусства по всей земле.

Но во всем этом многообразии все яснее и яснее исследователям виделись какие-то общие закономерности развития древнейшего искусства. Закономерности столь устойчивые на протяжении тысячелетий в искусстве людей, разделенных тысячами километров пространства, что, как пишет академик А. П. Окладников, они «наглядно свидетельствуют о неожиданном единстве культуры и художественного творчества людей ледникового времени, о духовном... родстве обитателей Евразии этого времени — от Средиземного моря до Байкала».