Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1971 год

Про меня часто говорят, что я ищу смерти. Это глупо. Я обожаю жизнь, и опасность для меня — это лишь способ придать смысл своей жизни».

В смерти Жиля Деламара этого смысла не было.

М. Беленький

NN человек румяный. Он удивлен жизнью и рассказывает о ней так, словно все, что он видел, непременно имеет загадку. Но в тот раз он и впрямь говорил странные вещи. Вернулся он тогда с самого юга, из Кушки, долго томил нас молчанием, потом дождался полного внимания.

— Ломова знаете? — начал он, стараясь быть сдержанным.

— А кто это? — неосторожно спросил я.

— Как?—воскликнул NN.— Ломов! Знаменитейший змеелов! Шесть раз укушен... тысячи змей... анахорет... угрюмый человек... — сыпал NN. — Представьте себе: приходит он с лова. Усталый. Вываливает из мешка на пол всех своих змей — гюрз, кобр. В руку толщиной, между прочим. Сам закрывает все окна и двери и тут же ложится спать. С ними!

NN оглядел всех.

— Но это что... Опыты проводит! Раздевается догола и ложится спать на пороге. Все в той же комнате. Дверь, между прочим, не закрывает, она настежь. Змеи ползут, а ему интересно: переползут через него так или сначала все же укусят? Но... — NN поднял палец. — Это только с гюрзами. С кобрами пока опасается. Пока!!! Для кобр пока кладет на порог собаку. Сначала, конечно, усыпляет. Какая ж тут собака усидит?!

— Сколько ж их у него?

— Собак? Не знаю. За что. как говорится, купил. Но уж что видел сам...

NN откинулся в кресле.

— Берет он в руки двух кобр. Я, представьте, стою рядом. Подносит их к своему лицу и одну — левую — тихонько так гладит. Свободным пальцем. Вот этим, — NN поднял палец и поскреб им в воздухе. — Вот так... — И он опять почесал в воздухе нечто невидимое, но, должно быть, жуткое и мерзкое.

— А другую в это время — наоборот: дергает! И та — язык уже у его виска! — лижет у самого глаза! — примеряется! Еще мгновение — и... И тут левая — не поверите! — она кидается! Кидается прямо на эту! А этот тип, представьте, еще и шепчет: змея, говорит, змея, а тоже ласку понимает, заступилась ведь. И на нас глядит!

NN даже устал.

— Жуткий, я вам скажу, человек! Жуткий!

«Жуткий человек» стоял, расставив ноги. Левая была впереди.

Я б ни за что не заметил этого, но вспомнил сказанное NN: «Он когда-то боксировал. Кажется, хорошо».

Это был волк. Такие бегут по утреннему, едва проснувшемуся городу, когда еще нет восьми; хорошо проведшие ночь, опрятные и упругие, они не обгоняют и не отталкивают — они обходят.

Позади него — в десяти шагах — стоял его дом (небольшой, с деревянным крыльцом, окруженным цветущими кустами шиповника); за домом возвышались его горы. Копет-Даг.

— Ну вот он, ваш Ломов,— с каким-то веселым удовольствием сказал директор заповедника и заспешил к «газику». Прошлой ночью, прорвав пограничную сетку, в Афганистан ушло с полсотни куланов — директор ехал, чтобы попытаться вернуть их.

Ломов продолжал стоять, все так же расставив ноги. Он глядел в землю.

За моей спиной, задрожав, ушел «газик», и во мне появились мысли кролика: «Уйти, что ли? Ну его к черту! Повернуться да и уйти».

Змеелов стоял передо мной как бы в другом, прохладном мире (я изнемогал от жары); его одежда даже со стороны выглядела удобной: хорошие кеды — «два мяча» — сидели на ногах плотно, защитного цвета брюки были схвачены внизу резинками (чтоб не попадала пыль), и еще куртка — свободная, легкая. (Свою сумку я б с наслаждением бросил сейчас прямо в пыль!)

Лицо его было выбрито.

(Я не спал две ночи, чтобы попасть к нему...)

И он был дома.

(Я бы отдал многое, чтобы встретить его вот так — перед своим домом!)

И этот загар. Ровный, как врожденный цвет мулата.

— Ну и что? — вдруг усмехнулся он. Блеснули белые зубы.

— Я хочу пить, — признался я.

Мы сидели в его кухне.

— Воды? — спросил он.

Я кивнул.

— Вино?

— Да.

Он подошел к холодильнику и вынул три бутылки. Это было красное вино. С бутылок стекали капли испарины, падали на стол.

— Еще?

— Хватит.

Мы ели плов из больших пиал с синими цветами.

— Ну что... за знакомство? — я потянулся к его бокалу.

— Извини. Я не предупредил тебя... — сказал он.

Рука у меня застыла.

— Я не чокаюсь. Я не пью ничего, кроме этого, сухого... И всегда предупреждаю всех: вино — это еда, тот же хлеб. Ты бы стал чокаться хлебом? Вот этой коркой?

Серпентарий окружала стена. На темной земле, перемешанной с камнем, бетонная стена казалась особенно светлой.

По ее верху, на высоте больше двух метров, ржаво выгибалась колючая проволока. Стержни, державшие ее, торчали из стены и были загнуты внутрь. Нигде не висело ни одной таблички, запрещающей перелезать через стену, вряд ли была в них нужда.

Мы шли вдоль стены к неизвестному мне входу, и я не мог оторвать взгляда от шершавого бетона. Они сейчас прильнули к нему с той стороны? Или кто-то из них уже полз вдоль стены, слыша наши шаги? Может, они сопровождали нас... Нечто подобное «Аду» Доре представлялось мне там, за змеиной стеной.

— Они не поднимутся на стену? — спросил я.

— Нет, — ответил Ломов.— Она там гладкая. Они плохо поднимаются по отвесному и гладкому.

(Я заметил, что мы оба, говоря вслух, не называли их змеями. «Их много там?» — спрашивал я. «Больше трехсот». — «Они все вместе?» — «Нет».)

Дверь была железной, с висячим замком. Ломов вставил ключ.

— Если здесь кого-нибудь укусят, — предупредил он, — отвечаю только я.

«Конечно, — подумал я. — Тому, кого укусят, уже не надо будет отвечать ни перед кем». Я шагнул за ним за порог.

— Уже кого-нибудь кусали?

— Никого, — ответил он, не оборачиваясь. — Кроме меня.

Он не хотел разговаривать, он шел по делу: гюрзам надо было дать есть, а у одной, вчера пойманной, взять яд. И я оказался вдруг наедине со своим удивлением: змей не было!

Стоял белый дощатый домик — легкий, как служебные постройки; к нему тянулась асфальтированная дорожка.

Прямо передо мной она упиралась во внутреннюю бетонную стену, дверь в ней была из металлической сетки. Сквозь нее я видел только траву.

Дорожка обходила дом с левой стороны — и тоже подходила к внутренней стене, и в ней была дверь. И еще одна дверь — сразу направо. Она была самой близкой ко мне, Ломов не обращал на меня внимания, и я заглянул сквозь ее решетку.

В изрытой норами земле, выныривая и прячась, гоняясь друг за дружкой и скаля зубы, шевелились сотни крыс. Они не испугались, когда Ломов вошел к ним, держа в руке стальной прут. Он прикрыл за собой дверь и стал смотреть на них. Одна семенила прямо к его ноге. Слишком крупная... Причем самка. Ломов не двигался. И тут же в метре от него из норы вынырнула другая — маленькая...

«Так вот зачем ему прут!» Я еще удивлялся его реакции, а он уже нес их пять штук в вытянутой руке, держа за хвосты. Он открыл дверь в другой стене и сразу, прижав ее спиной, быстро огляделся.