Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №10 за 1971 год

Крупные серо-стальные лошади по четыре и шесть в упряжке неторопливо шагали по густой, белой пыли дороги, гремя цепями и постромками, под грубые окрики погонщиков. Погонщики гнали их к речке, которая текла за путями, и поили их там, и в первых лучах рассвета можно было увидеть барахтающихся в знакомой реке слонов и больших лошадей, медленно и осторожно спускающихся к воде.

А на площадке, отведенной для цирка, чудодейственно быстро, как во сне, вырастали шатры. И по всей территории (это была единственная достаточно ровная и большая площадка в городе, на которой мог разместиться цирк; к тому же недалеко от станции) царила эта неистовая, свирепая, но упорядоченная суматоха. Яркий свет газовых фонарей освещал опаленные, помятые лица цирковых силачей, которые ритмично и точно — одушевленные клепальные молотки — колотили кувалдами по столбам, вгоняя их в землю с невероятной быстротой, как при ускоренном движении кинокадров. А когда рассветало и всходило солнце, вся площадка становилась ареной волшебства, порядка и ярости. Погонщики кричали и разговаривали со своими животными на особом языке, громко пыхтел и неровно стучал бензиновый движок, кричали и ругались распорядители, деревянно гудели вколачиваемые в землю столбы, гремели тяжелые цепи.

И вот на обширной расчищенной площадке, на утоптанной пыльной земле уже вбиваются столбы для главного шатра, где будет проходить представление. И к площадке, тяжело ступая, подходил слон, медленно опускал свою огромную раскачивающуюся голову по приказу человека, который сидел у него на черепе, взмахивал раз или два серым морщинистым хоботом и неторопливо обвивал им один из лежащих на земле столбов, длинных, как мачты быстроходных шхун. Потом слон медленно отходил назад и легко вытаскивал, будто спичку из коробка, огромный столб.

И, увидев это, мой брат заливался громким безудержным смехом и тыкал в мои ребра своими неловкими пальцами.

Тем временем уже поставили цирковую столовую — огромный брезентовый навес без стен, и мы могли теперь видеть, как под этой крышей за длинными столами на козлах завтракают артисты. И аромат пищи, которую они ели, перемешанный с нашим сильным волнением, с резкими, но здоровыми запахами животных, со всей радостью, свежестью, таинственностью, ликующим чародейством и великолепием утра и с приездом цирка, исходил, казалось, от самого дразнящего, самого аппетитного блюда на земле, которое мы когда-либо ели или о котором когда-нибудь слышали.

Мы могли видеть, как артисты цирка с наслаждением поглощают свой грандиозный завтрак, упиваясь своей силой и мощью: они съедали большие бифштексы, свиные отбивные, поджарку из грудинки, полдюжины яиц, огромные куски поджаренной ветчины и огромные груды пшеничных оладьев, которые повар с ловкостью жонглера подбрасывал в воздух, а рослая официантка быстро разносила их по столам, высоко держа большие подносы и уверенно балансируя ими на пальцах мускулистой руки. И над всеми этими будоражащими запахами здоровой и сочной пищи всегда повисал знойный восхитительный аромат, который словно придавал особый смысл и остроту этой мощной и волнующей жизни утра, — аромат крепкого кофе, который посылал облака пара из блестящего кофейника невероятной величины и который артисты пили большими глотками чашку за чашкой.

А сами цирковые артисты, мужчины и женщины — «звезды» представления,— были необыкновенно привлекательными, сильными и красивыми, говорили и двигались они с почти суровым достоинством и благородством, и жизнь их казалась нам такой прекрасной и восхитительной, как ничья другая жизнь на земле. И никогда не было в их манерах ничего развязного, грубого или вызывающего, и артистки цирка не были похожи на размалеванных уличных женщин, и с мужчинами они не вели себя неприлично.

Скорее казалось, что этим людям каким-то удивительным образом удалось создать общину, которая вела упорядоченную жизнь на колесах и с суровой непреклонностью, неизвестной в больших и маленьких городах, соблюдала благопристойность в семейной жизни. Среди них был молодой сильный мужчина, и поразительной красоты женщина со светлыми волосами и фигурой амазонки, и атлетического сложения коренастый мужчина средних лет с суровым, надежным, морщинистым лицом и лысой головой. Возможно, они вместе работали на трапеции — молодой мужчина и женщина из-под купола летели навстречу пожилому мужчине, он ловил их и с силой бросал обратно на узкие перекладины трапеции, и они должны были поймать качели в воздухе и, прежде чем достичь их, успеть еще трижды перевернуться, пренебрегая опасностью, демонстрируя всю красоту, ловкость и точность, на которую способен человек.

Но когда они приходили завтракать под брезентовую крышу, они спокойно и вежливо беседовали с другими артистами цирка, садились по-семейному за один из длинных столов и поглощали свой грандиозный завтрак серьезно и сосредоточенно, чаще всего молча, а если и разговаривали, то спокойно, сдержанно, немногословно. А мы с братом смотрели на них как завороженные; мой брат наблюдал какое-то время за мужчиной с лысой головой, а потом поворачивался ко мне и шептал:

— В-в-видишь вон того л-л-лы-сого? Это ловитор, — говорил он со знанием дела. — Ну, т-т-тот самый, к-к-кто их ловит. Он должен оч-ч-чень хорошо уметь это делать. Знаешь, что случится, если он их не поймает, а? — спрашивал мой брат.

— Что? — завороженно говорил я.

Мой брат щелкал в воздухе пальцами.

— Все будет кончено! — отвечал он. — Они разобьются. Д-д-да, они умрут еще до того, как сообразят, что случилось. Это уж точно! — добавлял он, энергично кивая. — Это ф-ф-факт! Если он чуть-чуть промахнется, все будет кончено! Этот человек должен знать свое дело, — сказал мой брат. — И знаешь, — продолжал он, понизив голос, с глубокой убежденностью, — было бы с-с-со-всем не удивительно, если бы ему платили с-с-семьдесят пять или сто долларов в неделю! Совсем не удивительно! — восклицал мой брат.

И мы опять устремляли восхищенные взгляды на этих прекрасных, романтических людей, чья жизнь была так непохожа на нашу собственную; и нам казалось, что мы уже давно знаем и давно любим их. А потом, когда уже совсем рассветало и всходило солнце, мы с неохотой покидали площадку цирка и отправлялись домой.

И почему-то воспоминание обо всем, что мы видели и слышали в то чудесное утро, воспоминание о столовой под брезентовой крышей с ее восхитительными запахами пробуждало в нас такой острый свирепый голод, что мы уже не могли ждать, когда мы доберемся до дому и позавтракаем там. Мы заходили в какую-нибудь городскую закусочную, забирались на высокие табуреты перед стойкой и с жадностью набрасывались на бутерброды с ветчиной и яйцами, на горячие рубленые бифштексы с красной, ароматной, пряной, сочащейся кровью сердцевиной, на кофе, на пенное молоко и сдобы, а потом мы шли домой, чтобы съесть все, что поставят перед нами на столе.