Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1972 год

От колодца к колодцу шло войско Сулеймена, и у каждого источника воды были дневка и отдых. Но далеко не во всех колодцах ждала людей питьевая вода. То соленой, то горькой влагой угощала пустыня воинов, а порой воды в глубоком жерле, уходящем в землю, было совсем мало; и тогда сухой язык одержимых жаждой людей беспомощной деревяшкой стучал о потрескавшиеся губы. Не всем удавалось встать и уйти далеко от пустого колодца. Особенно тяжело приходилось в песках тонконогим коням.

Тем временем войско Кумурска двигалось день и ночь, день и ночь... Муравьям не надо пить, они не страдали от недостатка пищи, не несли с собой тяжелых доспехов. Бесконечной рекой струились муравьи по барханам, мимо колодцев, без остановок и отдыха. За одну луну они уходили так далеко, что не догнать их было и быстрому коню.

Войско Сулеймена еще вязло в душных песках, а воины Кумурска уже достигли крепости. Не замеченные никем, они проникли во все щели и наводнили стан врагов. Крепость жила спокойно, уверенная в своей силе, в прочности стен и обилии запасов на случай длительной осады. Но тысячи муравьев начали свою незаметную войну. Они проникли в хранилища и по зернышку растащили весь запас риса и пшеницы. Перегрызли тетивы у всех луков, все уздечки и сбрую привели в негодность, продырявили все бурдюки, и большие запасы воды ушли в сухую землю...

Жарким утром передовые всадники Сулеймена появились у стен крепости. Каково же было изумление полководца, когда ворота крепости распахнулись и могущественные враги вышли пешие сдаться на милость победителя.

Со времени той победы никто не смеет наступить на маленького муравья. Сулей мен сдержал свое слово.

Шкодливый Товшан

У одного пыгамбера (Пыгамбер — святой, пророк (туркм.).) в доме жил Товшан — Заяц.

У каждого из людей есть свои слабости. Один готов голодным сидеть, лишь бы красивого ахалтекинского коня получить, а другому главное — глаз бараний съесть (Бараний глаз — одно из лакомых среднеазиатских блюд. Его подавали почетному гостю в знак уважения.) . Пыгамбер же любил своего Товшана больше собственной жены и все готов был для него сделать. Товшан об этом знал, и жилось ему в доме пыгамбера хорошо и свободно. Но свобода свободой, а все же есть для всех какие-то правила и запреты. Вот хотя бы тополь — туранга: растет у воды, а в пустыню далеко идти не может, потому что пить много любит. Саксаул же, например, совсем листьев не имеет, зато может тонкими зелеными пальчиками-веточками ловить солнечные лучи и не обжигаться о них. Так, играя с солнцем, убежал саксаул в пустыню и растет теперь в безводных песках, и ничего себе, хорошо растет.

Решил пыгамбер и своему любимому Товшану хоть один запрет сделать. Так, для порядка. А может быть, для испытания, хотя и очень был в нем уверен. Решил и говорит Товшану: «Я вина не пью, а тебе было все разрешено, но теперь прошу я тебя, Товшан, тоже соблюдай один запрет, совсем легкий. Знаю я, что ты сам не пил раньше молока, а с сегодняшнего дня я велю тебе молока никогда не пробовать».

Сказал и ушел, а Товшану, который никогда прежде о молоке и не вспоминал и вкуса-то его не представлял, вдруг почудилось, что видит он, как над очагом на женской половине стоит большой казан, полным-полнехонек жирного молока.

Никогда раньше не ходил Товшан на женскую половину, все больше на мягких подушках и коврах в самом почетном гостевом углу, развалясь, от дыхал или на руках у пыгамбера играл, а тут побежал скорее, приоткрыл тихо дверь, за глянул и видит — никого на женской половине нет, а над очагом на железном высоком тагане и в самом деле большой закопченный казан с молоком стоит. Захотелось тут Товшану молока попробовать. Так захотелось, будто нет на свете лучшего питья. Но запрет есть запрет!

Закрыл Товшан осторожно дверь и не спеша, в свой ковровый угол направился, только больше не удалось ему в этот день уснуть. Все подушки перепробовал, но даже на самой мягкой и любимой сон не шел, и играть не хотелось.

Вот и вечер наступил. Собрались все зеленый чай пить. Обрадовался Товшан. Что-то устал он сильно за этот день, хоть и ничего особенного не делал. Кок-чай со сладким жареным пшеничным зерном пьет и про молоко забыл. А тут пыгамбер, поглаживая Товшана, напоминает: «Ну что, Товшан, не забыл мой запрет?»

Товшан слушает, а сам себя ругает: зачем до запрета молока не попробовал? И нежиться ему под ласковой рукой пыгамбера, как бывало раньше, на этот раз почему-то не хочется.

Чай попили и гаурму жареную, ароматную с зеленым луком съели, обо всех новостях поговорили и спать разошлись. Один Товшан остался, а заснуть никак не может. Думал — не наелся. Потрогал свой живот лапой. Нет, полный и тугой, как бурдюк перед дальней дорогой. Все у Товшана есть, только сна нет!

Тишина в доме, все уснули, лишь слышно иногда, как пыгамбер во сне вздыхает. Услышал эти вздохи Заяц и опять про молоко вспомнил. Сил нет как попробовать хочется!

Соскочил с подушек Товшан и осторожно к двери приблизился, неслышно проскользнул в нее и в два прыжка у погасшего очага оказался. «Только посмотрю, — думает, — осталось ли в казане молоко?» Но заглянуть в котел не так-то просто. Края у него высокие, выше длинных заячьих ушей. Дрожит Товшан, про строгий запрет помнит, а не уходит. «Только понюхаю», — про себя твердит.

Поднялся Товшан на задние лапы, передними о бок казана оперся и видит — молоко под самой мордой, до краев котла налито. Приблизил нос заяц понюхать — и лизнул молоко, да не заметил, как маленький глоточек проглотил. Перепугался, чуть не опрокинул казан, со всех ног на свои подушки бросился, слушает.

А в доме тишина заячьим сердцем время отстукивает, но никто этого не слышит — все спят.

Успокоился мало-помалу Товшан. Понял, что незамеченным остался. Молоко запретное ему очень понравилось. И скоро он уснул, да так сладко!

А наутро пыгамбер встает, добро так улыбается и первым делом к Товшану, спрашивает: «Ну как, не забыл про мой запрет?» — «Конечно, не забыл», — отвечает Товшан. А сам глазом куда-то косит. Доволен пыгамбер ответом, но удивляется, почему Товшан не на него, а в сторону смотрит. Вдруг как схватит Товшана за уши и так за уши выволок его из дому. Длинные уши у Товшана были, а тут совсем безобразно, как у ишака, вытянулись. Бросил пыгамбер Зайца на землю и сердито так ему говорит: «Не знал я, Товшан, что ты такой слабый: данного слова даже в малом деле сдержать не можешь! Зря я тебя другом считал и все тебе доверял». — «Не пробовал я молока, — кричит Товшан, — не видел даже! — А сам на задние лапы сел и передними замахал. — Напрасно меня обижаешь!»

Совсем рассердился пыгамбер: «Мало того что ты запрет в ту же ночь нарушил, да ты еще и трус — сознаться боишься, и лжец! Посмотри на свои черные лапы. Этими лапами и сажей с котла ты на всех коврах о своих ночных приключениях написал — и еще отпираешься!.. Нет в моем доме места трусу и обманщику! Но прежде чем выгнать тебя навсегда, — сказал пыгамбер, — для пользы и примера всем другим должен я тебя строго наказать: отныне будешь ты жить не в кишлаке, а в пустыне и не посмеешь пить ничего, даже воды».