Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №11 за 1972 год

Вот почему с тех давних-давних пор живут зайцы в безводной пустыне, в горячих песках и боятся даже приблизиться к водопою. Потому-то и зовут Товшана — заяц-песчаник. И человек, и зверь, и птица могут поймать и съесть шкодливого труса. А он с той самой ночи потерял сон, дрожит и то и дело прислушивается длинными ушами: не идет ли кто-нибудь по его запутанному следу. И всю свою жизнь должен теперь Товшан не пить и довольствоваться лишь той малой влагой, которую дарит ему украдкою трава.

Бедняга Пышбага

Нежданно-негаданно нагрянули к одному бедному дехканину гости. Не сговаривались и званы не были, а так получилось, что в один день чуть ли не все родственники его и жены с разных сторон съехались.

Усадил хозяин гостей в юрте, разговор хороший начался, а сам он тем временем к своему соседу-баю побежал, чтобы занять квашеного верблюжьего молока — агарана. Уж если плова с кишмишем и индейкой нет и баранины нет, то лучшего угощенья, чем жирный и вкусный агаран, для нежданных гостей не найти.

Было у бая верблюдов достаточно, и агарана было сколько угодно. Согласился бай выручить соседа, но строгое условие поставил — на другой же день, как уедут гости, вернуть долг.

Нечего делать, согласился бедняк и большой чанак — деревянный таз — агарана от бая едва унес.

Хорошо угостил бедняк своих гостей и новости для них интересные нашел. Веселились и смеялись гости, сыты были, хорошо в доме бедняка отдохнули и, не заметив, что небогат их родственник, дальше отправились довольные.

А дехканин стал думать, как долг баю отдать. Жена бедняка подоила верблюдицу и молоко заквасила, и на другой день агаран приготовила. Только этого агарана немногим больше половины байского таза набралось. Неприлично к баю неполную посуду нести, а срок отдачи долга уже истек, и идти надо. Вспомнил тут дехканин, что есть у него другой таз, совсем такой же, как байский, не отличить, только поменьше немного. Решил бедняк отнести баю долг в своем тазу, а тот агаран, которого недостает, вернуть попозже.

Так он и сделал.

Но только баю на глаза попался и слова сказать не успел, как бай ругаться стал, затопал ногами, затрясся весь.

«Ты вор, — кричит, — и обманщик! Я тебе доброе дело сделал, твоих, а не своих гостей накормил, большой чанак агарана не пожалел, а ты мне что возвращаешь?!»

Схватил бай чанак из рук бедняка, выплеснул агаран на землю, растерянного должника в чанак посадил и другим большим чанаком его а крыл. «Вот какой мерой долг отдавать надо!» — кричит.

Сидит под большим чанаком бедняк, сгорбился, шевельнуться боится и вдруг слышит, как бай просит аллаха помочь ему: вора ужасного, которого он будто бы ловко поймал, между двух чанаков заточить, пока не вернет он сполна своего долга. Хотел бедняк крикнуть, что не виноват он и не вор вовсе, просто бай его даже не выслушал... Но поздно. Склеились края чанаков, только там, где щели оставались, смог бедный дехканин протиснуть руки и ноги да голову. Прочно приросли деревянные тазы к его спине и груди. Так, на четвереньках, как все звери, а не как человек, в ужасе убежал бедняга, ставший пышбагой — черепахой, от злого бая прямо в черные пески — Каракум.

Долго скрывался он от людских глаз. А весной, когда молодые верблюжата нарождаются и верблюдицы обильно дают молоко, пришел в свой кишлак, подавив стыд; пришел снова просить взаймы агарана, чтобы отдать на этот раз сполна долг баю. Но только теперь не просил он без разбора у всякого, не приходил со своим несчастьем и с просьбой к богатым и злым, а шел к таким же беднякам, как и он, шел к тем, кто понимал его без слов.

Всякий, к кому подходил несчастный Пышбага, готов был вылить ему в таз свой последний агаран. Но несчастный не мог собрать молоко, ведь чанак бая на его спине был перевернут вверх дном...

Посмотрите на черепаху Пышбагу. Какое страдальческое лицо! От долгого пути, от жары и скудной пищи стали морщинистыми шея и ноги и безразличен взгляд. Но, немало испытав и повидав, бедняга по-прежнему верит в доброе сердце людей, иначе зачем он появляется каждой весной у кишлаков и доверчиво идет навстречу людям своей усталой, медлительной походкой. Никто его не обижает — ведь нельзя обижать слабого и несчастного. Поверье о том, что нельзя не полить на панцирь черепахи верблюжьего молока, если она пришла к твоему дому, сохраняется до сих пор. Это и символ доброты человеческой, и известная на Востоке боязнь молвы, что проявил позорную жадность, и просто любовь народа к своим безвредным соседям — диким животным.

Забывчивый мулла

Не очень высоко над нами зазвенел мелодичный голос; потом песня внезапно оборвалась, и довольно крупный жаворонок, падавший с неба, ловко спланировал у самой поверхности земли. На земле он сразу же побежал куда-то в тень, высоко держа голову с хохолком.

Не прошло и двух-трех минут, как мы снова услышали знакомый голос. Жаворонок выбежал из своего укрытия на освещенное солнцем место и еще на земле стал громко, но как-то вначале робко высвистывать красивые звуки, словно бережно выговаривал приятные ему слова. Вдруг птица взлетела и, поднимаясь все выше и выше, продолжила свою песню, пока не оборвала ее на полуслове так же внезапно, как в первый раз. На земле жаворонок тотчас убежал в тень, как бы смутившись, что прервал песню.

Вскоре все повторилось сначала.

По-туркменски жаворонка зовут «молла-торгой» — «жаворонок-мулла». Мулла, от которого, по преданию, ведет свою родословную жаворонок, был очень предан аллаху и любил похвалиться, что всю тысячу имен, которыми люди называют аллаха, — и Танры, и Худай, и много-много других имен — он знает и все перечислить в любой момент может. Захотелось мулле однажды побеседовать с аллахом и все имена, которые он знает, самому аллаху назвать. И стал он просить, чтобы аллах дал ему крылья на небо подняться.

Согласился аллах и превратил муллу в птицу — торгоя. Жаворонок обрадовался. Недолго собирался мулла-торгой, решил сразу на небо в гости отправиться. Разбежался, слегка подпрыгнул и замахал крыльями. Хорошо у него получилось, быстро и круто так вверх пошел и с каждым новым взмахом крыльев новое имя аллаха выкрикивал. И голос хороший у жаворонка-муллы оказался — сам себя торгой заслушался. Высоко уже поднялся. Все думали: еще несколько взмахов — и достигнет мулла неба. Только вдруг голос его оборвался: забыл мулла тысячное имя аллаха. Пока на земле был, все отлично помнил, а как к небу высоко вознесся, так что-то и забыл. Горько и досадно мулле— совсем было цели достиг, но появляться перед аллахом, не зная его имени, неприлично.

С горя бросился мулла вниз, чтобы разбиться о твердую глину и камни, да перед самой землей сердце торгоя не выдержало, сильно забилось от страха, и раскрыл он широко крылья, которые дал ему аллах. Так и спасся. Но от стыда скорее в сторонку отбежал. Посидел немного спокойно, от страха оправился, поел чуть-чуть и стал опять имена аллаха вспоминать. Вспомнил тысячное имя, обрадовался и снова в гости на небо заспешил. Летит, а сам, чтобы не забыть, все имя аллаха твердит. И все то было бы хорошо, если бы не пропустил он при перечислении одно имя, всего одно! А какое? Вспомнить не может. Огорчился сильно торгой.