Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №02 за 1975 год

Жители Назона безмолвно наблюдают, как мы высаживаемся на берег в третий раз. Их около сотни, они следят за нами с откоса, поднимающегося в нескольких десятках метров от берега. Они молча глядят, как мы несем на руках беднягу Динджийое, который уже и не корчится; сдался, кажется, страданиям и едва-едва заметно стонет. Такой оборот дела начинает тревожить меня, потому что малый в самом деле выглядит скверно. Виано советует мне не подыматься в деревню, а остаться с Гансом на песчаном берегу. Он придет за нами после того, как обиаман взглянет на Динджийое. Нам, белым, напрочь запрещено присутствовать при обрядах обиамана.

Я, однако, не могу удержаться и через несколько минут решаю пойти посмотреть, что происходит. Как упустить такой случай? Маленькая деревня кажется необитаемой.

Странно, ведь еще несколько часов назад я спокойно снимал занятия жителей. Утром многие женщины готовили «квак», основной продукт питания буш-негров. Квак — это смесь кукурузной муки и мелко растертой сушеной рыбы. Рыбу с кукурузой замешивают на воде, а потом закладывают в «матапи», нечто вроде длинной кишки, подвешенной к дереву, чтобы стекала вода. Потом влажный квак отбрасывают на огромные железные сковороды, установленные прямо на пылающих дровах. Женщины беспрерывно помешивают массу большими ложками, похожими на лопаты. Еще несколько часов назад квак готовили в десятке хижин. Женщины не замечали моего присутствия, позволяли мне беспрепятственно наблюдать за их работой. Только некоторые с криком убегали, заметив, что я нацелил на них объектив. Человек тридцать-сорок ребятишек молча следовали за мною, плотно сгрудившись вокруг. Шаг вправо — и весь этот рой делал шаг вправо. Движение влево — и они двигались влево. Никто из них ничего у меня не просил. Под конец я сам решил вознаградить всех: конфеты и шоколадки — малышам, сигареты — взрослым.

...А теперь деревня словно вымерла. Сквозь высокую и очень густую растительность сочится красный свет заката, из лесу доносятся первые звуки, объявляющие наступление вечера. Под большими сковородами, в которых готовили квак, огонь почти потух, и в воздухе стоит еще приятный запах пищи. Я прохожу немного вперед, но никого не вижу. Наконец деревня кончается, я высматриваю какую-то тропинку. Я иду по ней и через несколько шагов замечаю, что деревня вовсе не кончилась, напротив, рядом новая поляна с несколькими хижинами. И вокруг хижины побольше в молчании собралось все население Назона.

Я уверен, что в большой хижине должен быть обиаман. И в самом деле, слышу голос, доносящийся изнутри. Пригнувшись немного, я могу различить кое-что в полутьме хижины. На полу распростерт Динджийое, а рядом с Динджийое на коленях старик, громко произносящий какие-то невразумительные слова. Он покачивается будто в трансе. Глядит в пустоту и, не останавливаясь, читает что-то вроде литании. Когда я метров с десяти от хижины вслушиваюсь внимательно, мне начинает казаться, будто улавливаю совершенно одинаковые звуки, повторяющиеся через постоянные промежутки времени. Слова, которые мне удается уловить, звучат приблизительно так: «Джедеунсу Афкодрей, Джедеунсу Афкодрей».

Никто не обращает на меня внимания. Но когда я нацеливаю фотоаппарат, Виано, стоящий подле двери хижины, замечает это, бросается на меня и силой оттаскивает прочь.

— Ты с ума сошел! — кричит он. — Если тебе дорога жизнь Динджийое, ты не должен вмешиваться. Великий Дух может отомстить, если ты оскорбишь обиамана. Обиаман не должен даже видеть белого!

Делать нечего. К Виано присоединяются другие мужчины, с криком они теснят меня по тропинке назад. Несколько раз меня пинают ногами, толкают. Виано, положив мне руку на плечо, ускоряет шаг. Мы чуть ли не бежим.

Вдруг Виано останавливается и толчком бросает меня наземь. Потом решительно поворачивается к другим мужчинам, преследующим нас, и что-то выкрикивает. Некоторое время они что-то бешено говорят на высоких нотах, но через две-три минуты доводы Виано, кажется, берут верх. Люди удаляются, продолжая возбужденно спорить.

— Зря ты все это сделал, — твердит Виано. — Слишком нам дороги некоторые вещи, чтобы их видел белый. Снова могут проснуться наши страхи, наша ненависть к вам. Никто из нас еще не забыл, что с нами сделали белые.

Я кладу руку ему на плечо.

— Прости, Виано. Спасибо тебе, что вытащил меня из беды.

Виано хватает меня за руку и притягивает к себе.

— Я-то кое-что могу понять,— говорит он, — но они...

Как тебя теперь на ночь устроить! После того, что случилось, ни одна собака в деревне не согласится провести ночь в одной хижине с тобой.

— Успокойся, Виано, я буду спать в каноэ. Что с Динджийое?

— Пока рано говорить: узнаем ночью. Сейчас лучше подумаем о самих себе.

К счастью, Ганс, кажется, разрешил вопрос. У берега есть пустая хижина, и там он прилаживает гамаки. Он даже поставил кастрюлю с водой на спиртовку.

Вечер проходит тихо, почти приятно. Виано вернулся в деревню, чтобы узнать, как дела у Динджийое. Он пообещал нам, что новости сообщит немедленно.

И в тот миг, когда я уже проваливаюсь в глубокий сон, слышу шорох возле себя, что-то прикасается к моей руке. Открываю глаза и хватаю фонарик. В луче света в нескольких метрах от меня застыли Виано и старик, которого узнаю сразу. Это старейшина деревни, Каптён Амактаи: утром я не раз фотографировал его, но, сколько ни обращался к нему по-французски, по-английски, по-испански, даже по-итальянски, он обхватывал голову руками и делал знак, что не понимает. Я совсем уже проснулся, и не верить своим глазам у меня нет оснований. Но ушам своим поверить не могу.

Амактаи на правильном английском приглашает меня следовать за ним, он хочет поговорить со мною.

— Не бойся, — вмешивается Виано, — все в порядке.

— Пойдемте на реку, — говорит Амактаи, — там можно поболтать спокойно, никто нам не помешает.

Я удивляюсь все больше. Амактаи, когда хотел сказать «поболтать», употребил английский глагол «to chat». Но никто ведь не скажет по-английски «to chat» вместо «to talk», если не владеет языком в совершенстве... Я быстренько сую ноги в башмаки и иду к реке.

— Странно, — начинает старик, — как с возрастом человеку нужно все меньше сна. Мои ночи очень коротки, зато я очень много размышляю и думаю. И когда я размышляю во мраке, я чувствую в сердце великий покой, огромное счастье. Я бы сказал, что только теперь, в старости, испытываю что-то очень похожее на полное счастье.

— Где ты научился английскому, Амактаи?

— В Английской Гвиане. Меня отвезли туда еще совсем молодым. Мой отец был деревенским старейшиной в ту пору, и он решил, что мне предназначено понять Истину. Ведь перед нами всегда две истины. Истина негров — наша, и истина белых — ваша. Всякий из нас слепо верит в свою истину и готов драться, чтобы защитить ее. Но если две группы людей так упорно верят в противоположные вещи, значит, кто-то ошибается. А ведь истина есть только одна, двух быть не может. И чтобы правильно судить о ней, нужно знать все и об одной, и о другой. Тогда, может, и узнаешь, какая из них ложна. Чтобы знать истину белых, мало видеть их, когда они подымаются по реке, надо выучить их язык, жить с ними, понять, как работает у них голова. Отец сказал мне, что я должен понять истину белых, а когда пойму — вернусь в деревню и расскажу, что видел и что понял. И вот меня провели сквозь джунгли, это было долгое путешествие, потом я стал ходить в школу при миссии. Там выучил английский и многое другое.