Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1978 год

Еще четверть века назад моцы в горных деревушках и думать не думали о кинотеатре или читальне. Единственным вестником культуры была фигура всадника-книгоноши, развозившего печатное слово по отдаленным углам. А ныне в Джоаджу за считанные месяцы воздвигнут молодежный клуб. И само село в ближайшее время станет городом — еще одним городом в «каменной» Стране моцев.

...В селе Рэкари, уезд Дымбовицы, юноши и девушки работали на прокладке водопроводной сети и теплоцентрали, на строительстве торгового комплекса и многоэтажных домов с двух- и трехкомнатными квартирами; в село Махмудия, уезд Тулча, постепенно принимающее городской облик, вернулись сотни человек, ранее уехавших на постоянную работу в крупные промышленные центры...

Обратимся напоследок к статистике. Перед началом нынешней пятилетки в Румынии насчитывалось 13 тысяч сел и деревень и около 250 городов, причем в последних жило около 9 миллионов человек — сорок с лишним процентов населения республики. А в 1948 году городских жителей насчитывалось менее 4 миллионов, или примерно 23 процента. Разница не только количественная, но и качественная: темпы урбанизации очень высоки.

Демографические рекорды можно оценивать по-разному. Конечно, рост городов, городского населения — это благо, это показатель превращения страны из аграрно-индустриальной в индустриально-аграрную. Однако рост числа горожан может идти, по крайней мере, двумя путями: за счет высоких темпов рождаемости в городах и за счет миграции сельских жителей. И вот эта миграция еще не так давно принимала значительные масштабы.

Наверное, важнейшее, что уже сейчас дала систематизация, — это осознание факта: не село должно идти в город, а город к селу. Если условия жизни и там и там одинаковые, если в селах появляется своя промышленность — конечно, ориентированная на традиционные занятия населения, — то и само понятие «село» постепенно теряет свое первоначальное значение.

И, наверное, следует ожидать, что совсем скоро проявится и повсеместная тенденция к обратной миграции: люди начнут возвращаться в старые села, которые станут новыми городами.

В. Никитин

Помню, давали в тот день рис. Я пытался есть и не мог. Снова и снова продумывал то, что должно произойти через несколько минут...

...Мы беседуем с Антонио Терезо у него дома. Он живет под Лиссабоном на окраине поселка Сан-Жоан-де-Тожал. Сидим за столом в маленькой кухне. Жена Антонио — Глория наливает кофе, потом присаживается рядом и, подперев ладонями щеки, тоже внимательно слушает мужа. Чашечка в огрубевших руках Антонио кажется совсем невесомой и хрупкой. Чего только не переделали на своем веку эти руки! Антонио работал с детства. Сначала водоносом у рабочих — мостильщиков дорог. Потом учеником каменщика. Впрочем, не учеником, а мальчиком на побегушках. Был батраком-поденщиком на виноградниках у латифундиста. Подростком в Лиссабоне нанимался мыть машины, работал стрелочником и кондуктором в трамвайном парке, выучился водить машину, стал шофером автобуса. В компартии с пятидесятых годов. Вскоре после вступления за участие в забастовке был арестован и отправлен в форт Кашиас под Лиссабоном. После суда получил два года и три месяца заключения. Сравнительно мягкий приговор объяснялся тем, что Антонио только недавно стал коммунистом, и фашисты решили, что имеют дело с этакой «заблудшей овцой», темным парнем, которого еще не поздно «исправить».

Началась жизнь в тюрьме: строгий режим от подъема до отбоя, карцер за малейшую провинность, редкие свидания с женой, долгие ожидания писем.

Глория выходит в соседнюю комнату, копается в громадном семейном комоде и приносит пачку открыток, которые Антонио посылал ей из Кашиаса: скупые строчки с синими круглыми штампами тюремной цензуры, тщательно замазанными словами, которые казались бдительным стражам подозрительными.

Однажды она получила странную открытку. Где она?.. Глория роется в пачке, находит ее и протягивает мне:

«Кашиас, 10 августа 1960 года.

Глория, любимая моя! Я раньше не слушался тебя, а теперь вижу, что ты была права. Хватит с нас! Мы с тобой еще молоды и можем начать жизнь сначала. Я уже попросил, чтобы меня перевели в камеру для тех, кто согласен работать. Если не разрешат, буду очень жалеть. Не горюй, дорогая! Не беспокойся обо мне, я чувствую себя хорошо, мне ничего не нужно. Передавай приветы друзьям. Обнимает тебя и целует твой любящий муж

Антонио Терезо».

— Я очень удивилась, когда получила эту открытку, — говорит Глория. — Никогда я не осуждала Антонио за «политику», не просила у него, чтобы он перестал ею заниматься... И вдруг такая перемена.

Глория не знала тогда, что эта открытка была частью продуманного плана. За несколько недель до этого у Терезо был разговор с Жозе Магро, членом ЦК партии, который тоже отбывал срок в Кашиасе. Жозе Магро так рассказывал мне об этом:

— Мы решили организовать побег из Кашиаса, и для этого кому-то из наших товарищей предстояло сыграть роль «рашадо». Так назывались заключенные, которые в отличие от стойких антифашистов соглашались служить в тюрьме уборщиками, поварами, плотниками. В обмен на это они получали сравнительно свободный режим передвижения внутри тюрьмы и некоторые другие поблажки от администрации. Почему выбрали Антонио? Он был среди нас самым молодым, еще не успел «скомпрометировать» себя в глазах ПИДЕ. Никто бы не поверил, если бы я или кто-либо еще из руководства партии вдруг согласился стать «рашадо». Поэтому я и решил поговорить с Антонио. Это было во время утренней прогулки. Я подошел к нему, начал говорить шепотом, чтобы не слышали охранники. Терезо согласно кивал головой, а потом, когда до него дошел смысл моего предложения, возмутился и, конечно же, категорически отказался. «Стать «рашадо»? Ни в коем случае!.. Все, что угодно, только не это!»

Жозе Магро смеется, закуривает новую сигарету и продолжает:

— Мне долго пришлось убеждать Антонио. В конце концов он согласился. Но какой у него был несчастный вид!..

— Я решил начать превращение в «рашадо» за обедом, когда подошла моя очередь разносить еду, — вспоминает Терезо. — Один из заключенных — товарищ Матос — попросил добавки. Я принес ему миску и швырнул на стол. Матос удивился, ничего не сказал, начал есть, потом отставил.

«Чего ж ты не ешь?» — крикнул я.

Матос спокойно ответил:

«Не ем, потому что сыт».

«Ах, сыт? Так что же ты мне голову морочишь с добавкой?»

Все, кто был за столом, смотрели на меня вопросительно. А я продолжал кричать:

«Вы мне все надоели! Хватит с меня!»

Нужно было видеть изумление товарищей! Никто ведь, кроме Жозе, не знал о нашем плане. Чтобы все выглядело еще убедительнее, я повернулся, бросился к двери, заколотил в нее кулаками и закричал истерично: