Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №04 за 1978 год

У японцев очень много сказаний про оборотней. Весьма часто в них фигурируют лисы, но этот персонаж заимствован из Китая. Лисы обязательно превращаются в красивых женщин, они могут влюбляться в людей, у них даже бывают искренние добрые намерения, но ничем хорошим любая история с лисой кончиться не может: с ними всегда связано что-то трагическое и безысходное.

В отличие от роковой иностранки-лисы тануки — персонаж чисто японский, и ничего трагического в его характере нет. Он тоже оборотень, но оборотень безобидный и добродушный, какой-то свойский.

Может быть, потому, что очень неудачливый.

И в большинстве сказок, если кто в конечном итоге и страдает от проделок тануки-оборотня, так это он сам. Что бы он ни сделал, все выходит ему боком.

Решил как-то тануки избавить себя и своих братьев от напастей, которыми грозит им охота. Превратился он в бродячего монаха и, встретив в лесу охотника, стал увещевать его, что грешно убивать ни в чем не повинных зверей. Охотник, однако, заметил что-то неладное в манерах монаха: очень уж по-барсучьи поводил он носом — и шутя погрозил ему ружьем. Струсивший «монах» тут же превратился в тануки и пустился наутек.

Другому тануки очень хотелось посмотреть столицу. Он обернулся самураем и отправился в путешествие. Почтительные стражники пропустили «самурая» беспрепятственно, зато уличные собаки учуяли знакомый лакомый запах тануки, и незадачливому путешественнику не поздоровилось. Пришлось ему уносить ноги, теряя самурайский меч и деревянные сандалии.

Тануки известен своей меломанией, но и из этого ничего хорошего для него не выходит. Как-то собрались дети вечером в храмовой роще, чтобы спеть хором. Тануки, жившие в роще, пришли в такой восторг от песен, что выбрались на поляну и присоединились к хору. При этом они с таким усердием отбивали, как в барабан, такт по своим тугим животикам, что сами себя заколотили насмерть. Добрый настоятель храма похоронил меломанов и поставил им памятник. Его и сейчас можно видеть в храме Сёдзёдзи.

Симпатичный зверек, пузатый и пучеглазый, изображен в соломенной крестьянской шляпе, в лапах у него котомка и винная бутылка. Дело в том, что священник, который водил дружбу со зверьками, любил выпить, и отзывчивые тануки бегали для него за вином в лавку. А священник подкармливал тануки тем, что приносили прихожане. И когда ему привалили довольно крупные деньги, настоятель решил, что это награда за доброе отношение к животным. С тех пор, наверное, стал тануки талисманом удачи. И изображения его — каменные и глиняные — можно найти в Японии повсюду. Их ставят в садах для украшения, держат в домах на счастье, а у детей тануки — любимая игрушка. И, как говорят, он действительно приносит счастье, хотя сам записной неудачник. Но притом неудачник веселый и неунывающий, всегда готовый на новые проделки...

С. Арутюнов

К чести капитана Джемса Кука, он никогда не претендовал на лавры первооткрывателя этого далекого острова в антарктической части Атлантики, хотя славу сию и приписывают капитану некоторые его почитатели. Кук точно знал, что веком раньше, спасаясь от штормового ветра и гигантских волн, сюда пришел его соотечественник Антон Ларош, возвращавшийся домой из южных вод Тихого океана. Возможно, Куку было известно и о том, что на 19 лет его опередил капитан Гюйо-Дюкло, подошедший к острову на испанском корабле «Леон» и назвавший увиденный им берег Сан-Педро.

Впрочем, как бы там ни было, у Джеймса Кука нельзя отнять другой заслуги: в январе 1775 года он первым нанес на карту северный берег острова и дал названия многим его бухтам, мысам, заливам, небольшим прибрежным островкам и скалам.

Перу знаменитого капитана принадлежит и первое описание здешней ужасной, как ему показалось, природы: «Внутренняя часть острова дика и скромна. Обрывистые скалы громоздятся там, подымаясь к облакам, глубокие долины покрыты вечными снегами. Ни деревья, ни кустарники не Растут здесь. Лишь кое-где на скалах видели мы жесткую стелющуюся траву и мхи... Любопытно, что нигде на острове мы не видели ни единого ручья или источника. Вероятно, льды во внутренней части острова никогда не тают».

Кук высаживался на берег в трех бухтах (одну из них он назвал Позешн — «Владение»), водрузил там британские флаги и под ружейные залпы провозгласил эту землю владением его величества. В честь короля Георга III новая собственность английской короны получила свое имя — остров Георгия. С течением времени название изменилось и стало таким, каким знаем его мы, — Южная Георгия.

В конце 1819 года к южногеоргианским берегам подошли русские шлюпы «Восток» и «Мирный». Командир экспедиции Фаддей Фаддеевич Беллинсгаузен так описал встречу с островом: «Хотя оного еще не было видно на рассвете, однако то место, где должен находиться берег, отличалось от остальной части горизонта черно-густыми скопившимися тучами. Множество китов пускали фонтаны; птицы голубые, снежные, черные и пеструшки летали стадами и сидели на воде; местами появлялись плавно летающие альбатросы. В 8 часов мы увидели Георгию. Чрезмерно великая зыбь разбивалась с шумом о скалы».

Нанося на карту южную часть острова, Беллинсгаузен присваивал некоторым точкам русские имена. Так появились названия: мыс Парядина. мыс Демидова, остров Анненкова... Береговая линия была измерена и подробно описана. А после того как русская карта южного побережья состыковалась с английской картой северного, остров наконец-то обрел свои законченные контуры.

Однажды моряки с «Востока» и «Мирного» увидели близ берега Георгии парусный бот под британским флагом. И вскоре по трапу одного из шлюпов поднялись англичане — «штурман и два матроза». Из рассказа гостей Беллинсгаузен узнал, что те стоят здесь уже четыре месяца. Высаженные на берег люди вытапливают из убитых морских слонов жир. В поисках новых жертв они постоянно перебираются из бухты в бухту, спят под опрокинутыми лодками, разводят огонь, пользуясь жиром морских животных, а «на дрова» идут шкуры пингвинов.

Добытчики, увиденные русскими мореплавателями, были далеко не первыми на берегу Южной Георгии. Уже в год прибытия на остров Кука здесь открылся промысел морских слонов, котиков и пингвинов. Но главные события были впереди. В самом конце XVIII века в южное полушарие переместился активный китобойный промысел. Китобои трудились вовсю и за какие-нибудь пятнадцать лет добились колоссального «успеха» — южный усатый кит стал большой редкостью. Это обстоятельство, однако, никого не насторожило, и внимание промысловиков с легкостью переключилось на кашалотов. До поры до времени недоступными оставались самые крупные и сильные представители морских млекопитающих — голубые киты и финвалы, «ближний бой» с которыми был опасен до крайности. Но уже в начале нашего столетия в антарктических водах стали безраздельно хозяйничать быстроходные китобойные суда, вооруженные гарпунными пушками и гарпунами с разрывной головкой. Изобретение норвежца Свенда Фойна, поражающее на расстоянии 30—40 метров, и этих животных сделало легкой добычей промысловиков. И вот результат: в 1911—1912 годах в Южной Атлантике истреблено 12 тысяч животных, а в 1930—1931 годах эта цифра возросла более чем в три раза!