Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №05 за 1978 год

...По лабиринту раскаленных солнцем причалов и мостков я пробираюсь к судну, готовящемуся выйти в море. В него загружают большие металлические банки с галетами, часто заменяющими кубинцам хлеб. На корме стоит грузный загорелый человек — босой, в выгоревших добела шортах. Седой и кудрявый, с глубокими черными глазами, точно сошедший с полотен жизнелюба Рубенса.

— Это ваше судно? Вы хозяин?

— Точно. Мое, — отвечает, сверкая улыбкой, рыбак, и я сразу отмечаю, с каким вкусом он делает ударение на слово «мое».

Зовут его Эрнандо Эрнандес. Это один из старейших рыбаков Ла-Коломы, а «хозяином» он стал только после революции. Прежде выходил в море на лодке своего товарища.

— На жизнь грех жаловаться: твердые 200—250 песо в месяц всегда имею. Дети? Детей шестеро, старший — учитель в местной школе. Те, что поменьше, учатся в интернате, на полном государственном обеспечении. А один из сыновей, Дагоберто, тоже будет рыбаком: он заканчивает Высшую школу рыбаков в Барловенто, это под Гаваной. Вот выучится и вернется сюда, в Ла-Колому. Я-то хоть и крепкий еще, пока кое на что гожусь, но годы дают о себе знать: все-таки семьдесят лет не шутка. Вся надежда комбината теперь на молодые руки...

Судно Эрнандеса уходит в слепящую рябь моря, волоча на буксире две небольшие лодки. С них рыбаки и ловят лангустов. Сквозь опущенный в воду узкий и высокий стеклянный «аквариум» изучают дно, а, найдя добычу, с помощью двух длинных шестов — на конце одного закреплен сачок, — втаскивают десятиногих на борт.

Близится вечер. Мне пора возвращаться в Гавану, но напоследок я еще раз захожу в правление комбината, где меня ждет Вильфредо Карус — глава отделения планификации и статистики «Ла-Коломы». Рассказ он начинает с перспектив комбината — ежегодно рыболовецкий флот его должен увеличиваться на шесть процентов, — но уже через несколько минут Вильфредо перескакивает на другого «конька»: начинает сравнивать сегодняшнюю жизнь рыбаков с жизнью, не так давно ушедшей в прошлое. Это очень естественно для кубинцев: ведь прогрессивные перемены произошли на глазах живущего ныне поколения людей. И, как это свойственно южанам, Карус, объясняя, горячится, словно сомневается в доходчивости слов и полагает, что очевидное нуждается в особых доказательствах. Поэтому речь его состоит из одних восклицаний.

— Если бы до революции я захотел получить место в здешней начальной школе, то, и дожив до ста лет, не дождался бы! А сегодня в школе при комбинате 1200 мест! — выстреливает фразами Вильфредо. — Если бы моя жена прежде захотела устроиться на работу, то куда бы она девала ребят?! А теперь 300 детей рыбаков воспитываются в детском саду комбината! И большинство женщин работают на фабрике, перерабатывающей лангустов! И никому из них не приходится, как раньше, выходить в одиночку в море!

Я улыбаюсь, глядя на раззадорившегося Каруса, и он, поймав мой взгляд, тоже смеется.

— Ничего не поделаешь, — разводит руками, — темперамент такой. Между прочим, статистика — наука эмоциональная. И кстати, когда к нам на фестиваль приедут гости, споры тоже будут. А убеждать тех, кто еще не знает о современной Кубе, возможно только цифрами.

...Я покидаю Ла-Колому в сумерках. И когда машина трогается с места, оборачиваюсь: там, на центральной площади, памятником, обращенным в будущее, высится карнавальная карроса с надписью на борту: «XI Всемирный фестиваль».

Ирина Хуземи

Гавана — Москва

Зину Улле, привыкшую трудиться в таежной тиши, премия Ленинского комсомола застала врасплох. Она буквально сбежала из Сыктывкара — от бесконечных поздравлений и расспросов. Лишь после долгих поисков я разыскал Улле в Ленинграде.

— Зина, за что конкретно вам дали премию?

— Считаю — зазря! Я еще ничего не успела сделать...

— Но в постановлении записано: «За цикл исследований по флоре Северо-Востока европейской части СССР».

— Цикл, исследования, слова-то какие все громкие... Так, сбор данных.

Что-то мешало нам разговаривать. Вскоре понял что. По лестнице то и дело поднимались солидные бородатые профессора. Завидев их, Зина вскакивала и краснела. Разве можно было беседовать на виду у всех в знаменитом БИНе, Ботаническом институте, перед мраморной доской, напоминавшей, что здесь многие годы проработал сам академик В. Л. Комаров, бывший президент Академии наук СССР!

— Может быть, уйдем отсюда? — предложил я.

Зина живо вскочила с дивана. Мы вместе шагнули в библиотечную тишину. На- секунду я задержался около шкафа с тридцатитомной «Флорой СССР», составленной ботаниками комаровского БИНа, — настоящей лоцией зеленого океана.

— Вот здесь, — шепнула Зина, — описано 18 тысяч видов растений. А профессор Николай Александрович Миняев и я открыли еще два. Всего два, — подчеркнула она.

Я снял с полки четырехтомник «Флора Северо-Востока европейской части СССР» — одну из выдающихся работ современной советской ботаники. На обложке тома рядом с именами виднейших ученых стояла и фамилия З. Г. Улле.

— Александр Иннокентьевич Толмачев, Николай Александрович Миняев, Павел Михайлович Добряков — вот о ком действительно нужно писать...

— Родители мои — медики: отец — хирург, мать — окулист. И я мечтала пойти по стопам матери...

Могу представить Зину, лечащую глаза, могу вообразить ее музыкантом — ведь она окончила музыкальную школу. Не могу, к примеру, механиком или металлургом. Не получается!

Зина Улле увидела свет на псковской земле, недалеко от древнего Изборска, близ пушкинских мест: Михайловского, Тригорского. Прямо за окном ее дома, среди густых лесов, зеленых полей, чистых рек высился Печорский монастырь — стены его так органично вписываются в ландшафт, что и сам он казался творением природы.

Окончив школу, Улле подала документы в мединститут. И казалось, для нее, медалистки, препятствий возникнуть тут не могло. Но на ее пути в медицину встала медкомиссия. У девушки сильная близорукость. Не помня себя, забрала документы и так же механически по совету своей тети отнесла их туда, где, как уверяли, «занимаются почти медициной», на биофак Ленинградского университета. Так она ступила на тропу, которая привела ее в мир растений. Хотя могла вывести куда-нибудь еще — мало ли специальностей на том же факультете?

Все решила встреча с профессором А. И. Толмачевым. Слушая его лекции, великолепные, искрометные, убеждающие, студенты как бы ощущали на зубах пыль пройденных им троп — по Таймыру и Сахалину, по Камчатке и Таджикистану, Канаде, Индии, Гане. Он свободно обращался с географией и самой историей: бывший президент Академии наук A. П. Карпинский приходился Толмачеву родным дедом, а сам он являет собой живое воплощение преемственности науки — цепь времен от него тянется к B. Л. Комарову, К. А. Тимирязеву...