Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1978 год

Не этот ли грозный облачный вал над горами, видимый с освещенного ярким солнцем моря, послужил основой для легенды о вихревом атамане, который будто бы живет в горах и периодически посылает в долины своих сынов — буйные и злые ветры? С катера в бинокль было видно, как бешеный ветер треплет кроны деревьев. Его стремительные потоки прорывались к Ялте по долинам Дерекойки и Учан-Су, обходя с двух сторон Дарасан, но и там деревья раскачивались, словно взывая о помощи Мигом опустели пляжи, от Массандры до Золотого — безлюдье.

Капитан катера, бывалый моряк и старожил Крыма, просвещал нас насчет Местйых названий: северный ветер в долине Дерекойки — это климат, северозападный в долине Учан-Су — майстра, а северо-восточный на Массандре — грего-трамонтан.

Нетрудно представить себе биографию этих наименований. Майстра — это искаженное «мистраль». В далекой от Крыма долине Роны так называют холодную бурю — жестокую бору, «дыхание Борея», бога северного ветра. И грего-трамонтан — «пришелец»; так в далеком Эгейском море называют загорные ветры. Они дуют не только в Эгейском море, но и в Испании, Франции, Италии, на Кубани. И хотя в одних местах этот ветер связан с ясной и сухой погодой, в других — с пасмурной, природа его одинакова: это бора, жестокий и порывистый обвал холодного воздуха с гор.

Правда, обо всем этом не думаешь, когда трамонтан, сваливаясь с невысоких хребтов, вылетая из сужений горных проходов к морю, холодный и неукротимый, жестоко порывистый, с бешенством срывает крыши, гнет и ломает деревья. В такие минуты сразу и не поймешь, то ли ревет ветер, то ли свистит и поет, хохочет и плачет какой-то свихнувшийся горный джин. Все поднятое резким ветром носится по воздуху, сталкивается и мечется в буйстве, гремит и грохочет, будто мириады камней сыплются с гор. А вырвавшись на морской простор, буря смешивает струи песка и пыли с брызгами пенных гребней взбитых ею волн. Неудержимыми валами бегут волны, раскачивая и угоняя суда, унося с собой поверхностный слой теплой воды. Вот и сейчас наш забортный термометр показывает всего 15 градусов, тогда как вчера было 23...

Бури, беспокойные и жестокие трамонтан, майстра, климат, восточные братья-леванты и греус, все эти злые ветры — лишь печальные, к счастью, кратковременные эпизоды в жизни южного края.

Но это никак не избавляет нас от необходимости хорошо изучить их повадки. Это нужно метеорологам и морякам, врачам и виноградарям, отпускникам и работникам коммунальных хозяйств. Взяв под контроль «жилища ветров, бурь гремучих», можно повысить надежность прогнозов погоды, рассчитать поведение боры и фена, загодя предвидеть их зарождение. А там кто знает? Обветшала построенная на яйле вышка, но не обветшала мечта поймать ветер, укротить ураган.

Правда, построить в «жилище бурь гремучих» ветроэлектростанцию — это уже проза. Проза ли? Одно знаю: путь к ней нелегок. И сама ветроэлектростанция никак не самоцель познания Соранг! Воспетый Паустовским мифический ветер счастья, веселья и радости. Не к его ли обретению зовет нас познание?

Леонид Прох, кандидат географических наук

Цель парфюмерии — производство запахов. Правда, в стародавние времена у душистых веществ была другая функция: их воскуряли в храмах и тем самым «льстили» богам, а заодно люди постепенно привыкали к мысли, что вовсе не обязательно отдавать на заклание животных. Ведь богам все равно, что сгорает на жертвенном огне, так пусть это будет благовоние, а не коза и не бык: скот можно припасти для чего-нибудь более интересного. Причем, когда сгорает, например, ладан, запах куда благороднее, чем при сжигании жира и кусков туши, — с этим спорить никто не будет.

Но, пожалуй, самую любопытную роль играли ароматы у некоторых племен североамериканских индейцев. С помощью запахов индейцы... «фотографировали» воспоминания. Мужчина носил на поясе герметические коробочки с различными сильнопахнущими веществами. Это могло быть масло из коры каскариллы, или толуанский бальзам — камедь, доставленная из города Толу в земле чибчей, или ликвид-амбар — ароматическая смола стираксовых деревьев, да мало ли духов можно изобрести, живя в лесу! В минуты сильных переживаний индеец открывал какую-либо коробочку и вдыхал аромат. Спустя годы при вдыхании того же запаха в воображении вставала яркая картина давнего события. Получалось, что индеец всю жизнь хранил при себе памятные «снимки» — ровно столько, сколько коробочек умещалось на поясе.

...Это было много лет назад. Я впервые попал в большой ближневосточный, город и второй день бродил без цели по его жарким, людным улицам, стараясь больше смотреть, чем слушать, и больше слушать, чем задавать вопросы. Заблудиться я не боялся: в руках был путеводитель, который в случае надобности легко вывел бы меня из тупика. С улицы Шамнольона (во множестве восточных городов есть улица Шампольона) свернул на улицу какого-то деятеля местного значения, пересек широкий проспект, свернул в тесный переулок, еще поворот, еще, и вдруг я оказался в одном из тех районов, которые на плане выглядят лишь частой безымянной сеткой, далеко не всегда точно вычерченной. Вокруг вздымались высокие серые дома, изрядно уже обветшалые, на тротуаре сидели на низеньких скамеечках торговцы, разложив рядом кучи алых, как сандал, фиников, желтых, как шафран, груш, зеленых манго и бананов. И конечно, вездесущий хор грязноватых уличных мальчишек на все лады распевал одно лишь слово: «бакшиш». Я стоял в растерянности, не зная, что предпринять дальше.

— Не желает ли мистер посмотреть один в высшей степени любопытный и столь же пристойный магазин? — раздался за спиной чей-то учтивый голос.

Я обернулся. В двух шагах стоял, изогнувшись в вежливом полупоклоне, небольшой полный человек в феске. Фиолетовая галабея на нем, вопреки привычному, вовсе не выглядела мешковатым балахоном, наоборот, казалась хорошо подогнанным, по мерке, одеянием. От человека исходил какой-то тонкий запах, легко, впрочем, побивавший прогорклую уличную духоту, но природа его была неясна.

— Что за магазин? — спросил я подозрительно.

— О, мистер не пожалеет. Прекрасный магазин. Редкий магазин. Называется «Дворец тысячи и одной ночи».

Звучало очень соблазнительно и на редкость «по-восточному». Я поразмыслил и согласился.

Мы прошли несколько десятков метров, и мой сопровождающий отворил неприметную дверь в облезлой стене многоэтажного дома, помедлил, пропуская меня вперед.

Я шагнул и... едва удержал равновесие, чуть не сбитый с ног тугой волной запаха, ринувшейся из проема. Запах был почти материален, он рвался наружу с настойчивостью скинувшего узы пленника, и все же пройти внутрь было нетрудно.