Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1980 год

Много позже я узнаю, что не мы одни жили тогда в землянке, но так же, а то и попроще, без электричества, без «буржуйки», жили в землянках тысячи и тысячи семей, перенесших войну, — в селах и в больших городах. И жили подолгу, многие годы подряд.

И еще узнаю, что землянка — такое же привычное и древнее жилище, как изба, хата или юрта. Не от хорошей, понятно, жизни, но в землянках обитал человек во всякие века, а особенно в после пожарные, послевоенные годы, в годины нашествий и иных общенародных бед. Целые земляночные посады возникали тогда за городскими валами, а многие уходили в глухие места, находили или отрывали заново пещерки на дне оврагов, по берегам рек. И в век Куликовской битвы было так же, и, наверное, не менее половины русского воинства, особенно из посадских людей, вышло на княжеский зов не из хором, не из деревянных срубов, а из земляных простеньких жилищ. Не оттого ли и землю те люди умели как следует слушать, умели внимать ее сокровенной речи?

Но в своем роде воевода Дмитрий Боброк-Волынец был все же среди этих людей исключением. Не зря ведь он говорит о себе великому князю московскому, что «множество примет испытах на многих битвах», и все они ему явны. Он — воин от головы до пят, и потому в первую очередь ему важны и внятны именно воинские приметы. Познания Волынца питаются от воинского предания, уходящего в глубь времен. Вспомним, что древнегреческие и древнеримские полководцы имели привычку гадать о судьбе сражений по различным приметам, в том числе по полету птиц, по их внутренностям и т. д.

Но у Волынца и свой опыт, собственно славянский, и потому он не только внимает звукам вражьего становища, крику зверей и птиц, но и вопрошает землю. Это ведь та самая мать сыра-земля наших былин и песен, которую народное мнение издавна почитало особо, исключительно, до обожествления. Такой уровень и накал почитания мог возникнуть, понятно, лишь у оседлого народа, народа-земледельца, каждое поколение которого с детства и до старости связано с землей неотсыхающей пуповиной труда.

Может быть, и воины-захватчики воспевали землю, дикую степь, тучность ее пастбищ, красоту ее весеннего цветения, но какое им было дело до той земли, которую нужно ежегодно обихаживать, вспахивать и засевать, поливать и удобрять, примеряться к ее норову, прислушиваться к ее голосу, жить при ней постоянно, ступать по ней босыми ногами, устраивать в ней жилища? Разве могли они полюбить и понять такую землю?

И потому на поле Куликово для разрешения полуторавекового спора вышли не просто угнетенные и угнетатели, русские и воинство Мамая, вышли представители двух различных мироукладов, двух типов отношения к земле. Культура укоренения, почвенности, оседлости, служения земле противостала перекатипольному типу существования — вот что, помимо всего прочего, стало очевидно на Куликовом поле утром 8 сентября 1380 года.

В этом смысле слушание земли в канун битвы полнится еще одним дополнительным смыслом. Два русских человека, за полночь выехавшие на средину поля, как бы испрашивают у своей земли благословения перед боем, испытывают ее волю. Известно, что во время сборов в поход великий князь московский Дмитрий Иванович ездил в Троицкий монастырь к игумену Сергию Радонежскому, беседовал о ним и получил благословение на поход против Мамая. То была встреча двух выдающихся современников, в равной степени чающих «воскресения Руси из мертвых». Мудрый старец, один из деятельнейших духовных собирателей земли вокруг Москвы, вооружил тогда молодого князя благим словом о грядущей победе. Но, видимо, это духовное благословение было бы неполным, неокончательным, если бы в ночь на восьмое Дмитрий не получил благословения еще и от самой земли, не услышал бы из уст воеводы-соратника ее голос, плачущий и надеющийся.

Вот почему Слушание Земли в канун Куликовской битвы — для нас не просто один из поэтичнейших эпизодов древнерусской воинской повести, сравнимый по силе лирического чувства со «Словом о полку Игореве», — а еще и символ особой идейной наполненности. Можно сказать, что это своего рода самостоятельный русский отклик на миф об Антее, отклик, отдаленный во времени, но вовсе не вторичный по смыслу.

III

Итак, великий князь московский и его воевода расстались под утро, и вскоре впечатления необычной ночной поездки неумолимо должны были вытесниться из их сознания иными, куда более мощными, ослепительными впечатлениями.

Под глухим туманным пологом завязывалось то утро. Последние приказы и напутствия, последние наряды полкам глохли в сырой мгле. Затем — нежданный ветер, солнце и громада вражеской рати на противоположном конце поля, медленное неумолимое схождение двух живых стен, выезд единоборцев на поединок, бескорыстная жертва Александра Пересвета, положившего душу «за други своя». Наконец, чудовищный треск от столкновения двух воинств. Кажется, никто из них не мог теперь слышать под собою землю, но именно теперь-то она и восстонала, и возрыдала во весь голос, обожженная ручьями горячей крови, отягощенная грудами тел.

Потому что, когда гибнут ее защитники, родимая земля не может не плакать.

Потому что, когда больно им, больно и ей вдвойне.

Из нее они вышли и в нее вернутся, но теперь — между первым и последним — они еще постоят за нее крепко, чтобы не топтало ее вражье копыто, чтобы не плевал на нее чужак.

И так они стояли в тот день — час, и другой, и третий, пока солнце не покатилось на запад и пока ордынцы не покатились с поля, потрясенные ударом засадного полка и всех других русских полков, которые воспрянули духом с появлением засадного.

А земля все рыдала до самой ночи, под вскрики раненых и умирающих, под клики победителей, она все рыдала свирельным своим голосом, хотя в звуках его различались теперь не только скорбь и обида, но также и тихая мелодия надежды, многотрудный вздох облегчения.

Ю.Лощиц

Наряду со знаменитыми русскими зодчими в строительстве Московского Кремля в XV—XVI веках участвовали и итальянские мастера. Один из них был удостоен особо высокой чести. На Спасской башне сохранилась такая надпись на латинском языке «…их творец Петр Антоний Солари»

Пьетро Антонио Солари вошел в историю древнерусского искусства еще и как строитель Боровицкой и Константино-Еленинской башен Кремля. Завершал он и возведение, а также внутреннее оформление Грановитой палаты, которую начал строить Марко Руффо.

В своем труде советский ученый, доктор искусствоведения Г. Вагнер писал «Если скульптурная деятельность Аристотеля Фиорованти остается достаточно проблематичной, то Солари (ученик великого мастера — Авт.) оставил в этой области определенный след. И, по-видимому, не только в чисто декоративной сфере, но и в сфере изобразительного искусства. О его декоративно пластическом даровании можно судить по весьма изящной белокаменной резьбе, некогда украшавшей грани центрального столба верхнего парадного зала Грановитой палаты»