Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №09 за 1980 год

В Петербурге с жадным любопытством изучает карту Михайло Васильевич Ломоносов, сочиняет торжественную оду в честь отважных мореплавателей:

В Камчатский порт, веселья полны...

Уже Американски волны

К тебе от веточных стран спешат, —

обращается он с надеждой к Елизавете.

Однако новая императрица не разделяет его восторга. Она приказывает Великую Северную экспедицию прекратить. Одним небрежным росчерком пера дочь Петра похоронила великие замыслы своего отца...

Но, к счастью, уже не вычеркнуть того, что сделано! А сделано много. Совершен великий подвиг во славу родины и науки.

Чириков в далеком Якутске еще не знает о решении императрицы. Он уверен: экспедиция будет продолжена. Но уже чувствует: не осталось сил участвовать в ней. Двадцать лет он странствует в этих суровых краях. Он безмерно устал. И диктует верному экспедиционному писарю Ивану Редину прошение императрице:

«И от природы я был некрепок, а от вышеупомянутой болезни еще и ныне совершенно не освободился и с ног знаки цинготный не сошли, также и зубы не все укрепились, ибо как был в самой тяжести той болезни, то все зубы тряслись, и чюдь держались от чего ныне наибольшую чювствую в себе слабость и за тем впредь в экспедиции быть веема неспособен.

За долговременную бытностию маю в экспедиции дом и деревни, которые имею, хотя неболшие, без призрения, раззоряются и ежели еще удержан буду в экспедиции, то вконец разорятся и впредь уже приехать будет не к чему и жить мне и жене моей и детям будет негде и пропитатся не от чего.

И дабы высочайшим Вашего Императорского Величества указом повелено было меня, нижайшего, за долговремянную мою в Камчацкой экспедиции бытность и за слабостию здоровья и для исправления разоряемого за непризрением домишка моего, а наипаче для многолетнего Вашего Императорского Величества здравия вседражайшего из экспедиции уволить.

Всемилостивейшая государыня прошу Вашего Императорского Величества о сем моем челобитье решение учинить».

Без ответа на это прошение Чирикова еще несколько лет продержали в Енисейске. Весной 1746 года ему наконец разрешили приехать в Петербург и назначили директором Морской академии. Но прожил он после этого недолго. Умер в конце 1748 года, так и не выбившись из нужды. Еще много лет после его смерти вдова и дети Чирикова не могли расплатиться с долгами.

Мы даже не знаем точно, когда умер Чириков: предположительно в конце ноября 1748 года. И где похоронен Алексей Ильич, тоже никто не знает. Не сохранилось ни одного его портрета.

Деяния Чирикова незаслуженно померкли в сиянии посмертной славы Беринга. Лишь мудрый Ломоносов решительно заявит: Чириков в этой великой экспедиции «был главным и прошел далее, что надобно для чести нашей».

Только через сто лет, в середине прошлого века, когда впервые опубликуют карту с маршрутом плавания Чирикова и открытыми им землями, известный морской историк А. Соколов даст его трудам должную оценку:

«Плавание Чирикова есть истинное торжество морского искусства, торжество воли человека над случайностями.

...Открыв Американский берег полуторами сутками ранее Беринга, в долготе одиннадцатью градусами далее; осмотрев его на протяжений трех градусов к северу и оставив пятью днями позже, Чириков возвратился в Камчатку — восемь градусов западнее Берингова пристанища — целым месяцем ранее; сделав те же на пути открытия Алеутских островов; во все это время не убирая парусов и ни разу не наливаясь водой; тоже претерпевая бури, лишения, болезни и смертность, более, впрочем, павшую у него на офицеров, чем на нижних чинов. Превосходство во всех отношениях разительное!»

Они обнимаются взволнованно и крепко, словно не видели друг друга много лет, хотя на прошлой неделе оба участвовали в заседании Союза борцов антифашистского сопротивления. Там и было решено, что именно они — Франсишку Мигел и Мануэл Алпедринья — вылетят в Республику Островов Зеленого Мыса, чтобы доставить оттуда в Лиссабон останки португальских патриотов, замученных фашистами в Таррафале.

Они обнимаются, похлопывая друг друга по плечам, а вокруг почтительно молчат представители правительства молодой республики, столичного комитета партии ПАИГК, ветераны национально-освободительного движения островов, антифашисты, журналисты, собравшиеся в этот жаркий февральский день семьдесят восьмого года в столичном аэропорту

В Таррафал, поселок на северном берегу острова Сантьягу, в семидесяти километрах от столицы республики города Прая, сразу же поехать не удалось. Португальских гостей приглашают на обед в маленькую гостиницу на берегу океана Кабовердианос (так называют себя граждане этой республики) помогут отправить в Португалию останки ее славных сынов. И мы, два советских журналиста, прилетевшие из Лиссабона, знакомимся с ними тоже.

Рядом за столом сидит Линеу Миранда, высокий, смуглый, с лысеющим лбом, седыми висками. О чем бы он ни говорил, его взгляд, лукаво проскальзывающий поверх стареньких очков, светится улыбкой.

Линеу был самым последним заключенным кабовердиано, выпущенным из Таррафала.

— Двадцать пятого апреля 1974 года нас построили на вечернюю поверку. Вдруг появляется начальник лагеря, встает перед строем, оглядывает нас и говорит: «Сегодня в Лиссабоне произошли важные события. Вооруженные силы сместили правительство. Я официально сообщаю вам об этом. И еще сообщаю, что жду инструкций из Лиссабона». «Инструкции» пришли уже через несколько часов «Освободить всех!» Всех и освободили. Кроме меня. Меня начальник лагеря считал особо опасным преступником. И решил еще раз посоветоваться с новой властью. Я вышел из лагеря последним. Было это Первого мая семьдесят четвертого года, в два часа дня.

Линеу закуривает и, окутавшись сизым дымом, словно уходит...

— Кофе? — спрашивает официант у Линеу, возвращая его в зал

Пьем кофе, Франсиско нервно поглядывает на часы, Алпедринья шепчет, что пора бы и выезжать Машины готовы вот они шелестят за окном по гравию

Сначала путь идет через городок Прая, а потом — через весь остров — к Таррафалу.

Удивительно, что эти края до сих пор не открыты еще для съемок фантастических кинофильмов. Вряд ли где-либо еще на нашей планете найдется столь подходящая натура для съемки любых космических — лунных ли, марсианских — ландшафтов. Поэтическое имя архипелага — Острова Зеленого Мыса — вовсе ни при чем: здесь нет и намека на какую бы то ни было зелень. Всюду, куда ни посмотришь, только черный цвет. Камни черные, пыль черная. Черная, застывшая после какого-то доисторического извержения пемза вулканической лавы.