Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №07 за 1981 год

Серые, тягучие, словно кисель, облака, казалось, вот-вот подберутся к зарешеченному окну и заполнят камеру. В насыщенном влагой воздухе еще чувствовалась утренняя прохлада, но день обещал быть жарким.

«Завтра, 11 декабря 1979 года, днем плюс двадцать семь, местами кратковременный дождь. Похоже, не ошиблись»,— с облегчением подумал Александр, вспомнив прогноз погоды. Жарища, духота, дождь могли стать их невольными союзниками. Такая погода размагничивает, делает человека ленивым и телом и мыслью. Но больше всего радовал сам факт совпадения прогноза с тем, каким он представлял сегодняшний день. Это придавало уверенность, что раз все идет по плану, успех обеспечен.

С первого же дня ареста семь лет назад Александр Мумбарис не переставал думать о побеге. Его и жену задержали, едва они перешли границу Ботсваны и оказались на территории Южно-Африканской Республики. Это случилось — он как сейчас помнит — 19 июля 1972 года.

Столько времени ушло на подготовку — и вот те на — все насмарку! Правда, вначале у Александра еще теплилась надежда: была ночь, и не исключено, что они угодили в руки полиции случайно. Тогда можно было бы попытаться отговориться, сославшись на недоразумение. Они молодожены, приехали в Африку провести «медовый месяц», местность не знают. Однако, когда задержанных доставили в Главное управление БОСС (БОСС — Бюро государственной безопасности.) в Претории, Александр понял, что их ждали.

Обоих держали в одиночках. Александр запомнил первое свидание с женой через неделю после ареста. Мари-Жозе, его маленькая Мари, выглядела затравленной и подавленной. Лицо осунулось, в голубых глазах, на которые то и дело спадали длинные пепельные волосы, немым укором застыл вопрос: «Что будет с нами, с ним»?

Ему стало до слез жаль Мари и страшно за нее. Она ждала ребенка. Пока, правда, это не так заметно. Но, кто знает, сколько ее продержат за решеткой? Ведь до сих пор все его требования о встрече с французским консулом просто пропускали мимо ушей. Да и Мари-Жозе, видно, не удалось добиться ее — иначе уж как-нибудь она бы дала ему знать.

С грустью, виновато вглядывался он в лицо жены. Собственно, она ни в чем не виновата, ибо просто ничего не знала. Требования конспирации на этот счет непреклонны. Да и чем меньше было известно Мари, тем в большей безопасности она находилась. Именно поэтому Алекс утаил от жены, что является членом АНК, скрывал свою принадлежность к «Умконто ве сизве» («Умконто ве сизве» — «Копье нации» — военная организация АНК.) и компартии. Но имел ли он право рисковать ее жизнью, да и не только ее? Сейчас эта мысль не переставала терзать его.

Допросы шли беспрерывно днем и ночью. Следователи спешили, стараясь не дать арестованному прийти в себя, выработать линию поведения. Наглухо изолированный от внешнего мира, Алекс долго оставался в неведении, известно ли что-нибудь на воле об их судьбе. Лишь когда во второй и последний раз он увидел жену, у него появилась твердая уверенность, что родные и друзья действуют. И не без успеха. Свидание им разрешили в конце ноября, за два дня до ее высылки во Францию: после настойчивых просьб и запросов семьи Мари, жившей в Париже, в дело наконец вмешалось французское посольство.

Много позже Мари-Жозе, немного оправившаяся от нервного потрясения, поведала о том, что пережила в центральной тюрьме Претории. Она так ничего и не сказала допрашивавшим ее полицейским, которые добивались признания, что Мари поддерживала связь с запрещенным АНК. Хотя это и не соответствовало действительности, тюремщики решили проучить строптивую француженку, не перестававшую твердить о своей ненависти к апартеиду. Ее поместили в одиночку, душный каменный мешок с герметически закрытым окном, вся «обстановка» которого состояла из брошенного в угол грязного тюфяка и зловонной параши.

В соседней камере содержалось восемь женщин, но за четыре месяца пребывания в центральной тюрьме Мари так и не удалось перекинуться с ними ни словечком. Да и других заключенных женщин — большей частью африканок, арестованных за незаконный выезд из резерваций,— запирали, когда француженку водили на допросы.

— Я была свидетельницей ужасных сцен,— рассказывала Мари-Жозе.— Когда меня привезли в тюрьму, то, я думаю, специально дали полюбоваться, как надзирательницы жестоко избивали африканок огромными связками ключей, пинали упавших ногами. Нередко мне до утра не давали уснуть крики и стоны этих бедных женщин, сопровождавшиеся издевательским хохотом надзирательниц. Днем сквозь решетку на окне я видела, как африканки с утра до вечера мыли огромный двор маленькими щеточками вроде зубных. Их заставляли часами драить одну и ту же плиту, даже если она была чистой...

Но больше всего действовало на нервы то, что надзирательницы круглосуточно следили в глазок за Мари-Жозе, время от времени сообщая, что живой ей отсюда не выйти. От постоянного напряжения она потеряла сон.

— Я боялась, что кто-нибудь войдет и убьет меня,— призналась Мари.

Состояние заключенной быстро ухудшалось: из-за начавшихся болей в желудке она не могла есть ничего, кроме хлеба. Ежедневные допросы отнимали последние силы.

— Четверо полицейских сменяли друг друга. Одни изображали из себя «добрых малых», другие — «злых». Когда я отказывалась отвечать, первые говорили: «Жаль! Придет наш коллега, а он ненормальный, хуже будет». «Злые» обычно угрожали вспороть живот, убить ребенка, «пощекотать» электрическим током...

В конце концов у Мари-Жозе начались нервные припадки. Она настолько ослабла, что едва не погиб ребенок, которого ждала.

— А ведь я была в привилегированном положении: белая да еще француженка...

Этого часа Александр Мумбарис ждал ровно 7 лет 4 месяца и 21 день. В 16.30 после скудного ужина заключенных развели по камерам. Дежурный надзиратель сержант Фермойлен, крупный, тучный мужчина, отдуваясь, медленно прошел по отсеку, тщательно проверяя замки. Как обычно, совершая обход, он мурлыкал себе под нос что-то бравурное, и его мощный подбородок раздувался и опадал в такт маршевому мотиву, словно зоб у лягушки. Наконец с громким лязгом за Фермой-леном закрылась стальная решетчатая дверь отсека. Два оборота ключа в замке, и все стихло. Пора действовать.

С тех пор как Алекс оказался за решеткой, он весь был нацелен на побег.

Одиннадцать месяцев Мумбарис находился под следствием, затем состоялся суд. По закону о борьбе с терроризмом его приговорили к 12 годам строгого режима и поместили в специальное отделение все той же центральной тюрьмы Претории, откуда никто никогда не бежал и где содержались белые политические заключенные. Африканцев, осмелившихся выступить против расистского режима, отправляли на остров Роббен.