Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1986 год

— Кока, — не унимался я. — Слово «кока». Что оно значит?

— Дерево.

В тоне, каким он произнес это слово, послышалось что-то благоговейное. ,

— Какое дерево? — спросил я. — Древо Познания? Древо Жизни?

Индеец покачал головой.

Он сказал мне, что кока — священное дерево чибчей. Священным его считали и инки.

Я переспросил его несколько раз, что он имеет в виду, но он не мог или не хотел объяснить. Создается впечатление, что я приблизился к какой-то тайне, чему-то необъяснимому вне собственного замкнутого смысла, к точке, в которой его мир и мой взаимоисключают друг друга. Однако кое-что из его рассказа я все-таки понял: хотя его племя почитает дерево кока, оно ему не поклоняется. Коку приносят в жертву солнцу, сжигают в честь идолов, ею окуривают жертвенники. Места, где растёт кока, почитаются ими как святилища. Листья ее очищают кровь и омывают душу. И все же, говорит индеец, кока прежде всего еда, и если листья есть регулярно, то человек не испытывает потребности ни в какой другой пище. Он утверждает, что, питаясь только листьями, человек может идти без сна много дней подряд. Кока обостряет ум и придает телу силы. Он снова вспомнил, как бежал за лошадью Паломеке. Листья кожи, говорит индеец, спасли ему жизнь.

От себя скажу, что это лекарство вылечило меня от проклятой морской болезни. А если вдуматься, то, видимо, и помогло мне преодолеть мучительное состояние нерешительности, владевшее мной все время, пока мы стояли на якоре в бухте Невиса. Из чего я заключаю, что кока — просто добротный эликсир, ничего волшебного в ней нет, но человеческую выносливость она повышает. И помогает утвердиться в том, что уже решено.

13 апреля

В полночь 8 апреля, пять дней назад, все паруса сникли так неожиданно, словно гигант, надувавший их, скоропостижно испустил дух. Мой флаг свисал с грот-мачты длинной мокрой тряпкой. Как я сам убедился, свеча, вынесенная на полуют, горела совершенно ровным пламенем.

Приказав убрать все паруса, я спустился в каюту. Спать не мог. Меня охватило грозное предчувствие надвигающейся беды.

Опасения подтвердились. Шторм налетел незадолго до рассвета.

Мне не с чем сравнить неистовую силу первого удара. Выйдя из каюты, я почувствовал, что корабль дрожит всем своим существом. В следующий миг под оглушительный раскат грома рассвирепевший океан вздыбился у правого борта и обрушил на нас зеленую башню воды: ревущим вспененным валом матросов сбивало с ног, смывало в трюм или за борт.

Моя «Судьба» крутилась как пробка в кипящем котле. Вопли, крики и стоны друг друга мы не слышали, слова уносило ураганом, как только они срывались с губ.

И тут нас ударила, вторая волна — она накрыла корабль до грот-реев. От удара я потерял сознание, а очнувшись, обнаружил, что меня отнесло на корму, где и зажало между рулем и ахтерштевнем. Я с трудом поднялся на ноги. Нёбо распарывали зигзаги молний.

В этот момент я увидел индейца.

Первой моей мыслью было, что бедняга рехнулся. Высоко вверху он привязывал себя веревкой к грот-мачте.

Нас бросило с гребня волны в кипящий водоворот. Грохот грома, визг талей, треск лопающихся канатов. Предрассветную мглу снова прорезала вспышка молнии. Я увидел, что фигура на мачте — не видение. Это был Кристобаль Гуаякунда. Его лицо исказилось от крика, услышать который было, конечно, невозможно. Вот он взмахнул правой рукой, тыча куда-то пальцем. Он показывал мне за спину, в мире, за корму корабля.

Налетела третья волна, не столь страшная, как предыдущие. «Судьба» нырнула, накренилась, но через минуту, оправившись от удара, выровнялась. Я почувствовал, что по лицу льются струйки дождя. Этот добрый знак я приветствовал криком. Какое-то чутье подсказало мне, что свирепая ярость первых двух ударов не повторится и что дождь полил не зря.

Как бы подтверждая мои ожидания, гром пророкотал уже справа, молнии исчезли, а волны били в борт уже не с такой исполинской силой, как раньше. Нет, шторм не стих, шквал выл в канатах и вантах, как черт в аду, но корабль держался на волнах, потрепанный, но не сдавшийся, не сломленный, может быть, и вовсе неистребимый.

Дождь хлестал по лицу, а я благодарил бога. Эти падавшие с неба большие капли были для меня слаще любого вина. Над горизонтом показалось солнце. Желтое и мутное, едва видное за черными тучами, но солнце!

Вспомнив об индейце, я взглянул наверх. Он все еще висел на мачте. Когда я разглядел его фигуру в тусклой пелене дождя, он снова показал рукой куда-то мне за спину. Он что-то кричал. Ветер уносил звук его голоса прочь. Как только шквал на мгновение ослабел, он закричал снова. На сей раз я услышал его.

— Другой корабль! — кричал он. — Другой корабль!

Я повернулся, цепляясь за расщепленные брусья ахтерштевня. Моя нога болела, руку сильно поранило при первом ударе налетевшего урагана. Кровь сочилась сквозь рукав и текла из разодранной ладони. Но мне было не до этого. Я во все глаза смотрел туда, куда указывал индеец.

Там, в двухстах ярдах за нашей кормой, за пеленой брызг и дождя, в море медленно погружался «Храбрец», мачты его были снесены, корпус разбит. Он был похож на умирающего лебедя. По кораблю в панике метались люди, одни карабкались на ют, еще возвышавшийся над водой, другие прыгали за борт, надеясь найти спасение в море.

«Храбреца» погубила тяжелая корабельная артиллерия. Его пушки, сорванные с места потопом, который вызвали три первых громадных вала, покатились, круша все на своем пути, по кораблю и пробили корпус в нескольких местах. «Храбрец» затонул в считанные секунды. Вот он скрылся под водой, потом снова появился на поверхности — так птица со сломанными крыльями пытается взлететь в последнем предсмертном усилии. Потом корабль перевернулся килем вверх и уже навсегда исчез в пучине.

Я окинул взглядом предательские воды. И увидел людей. Гонимые ветром и волнами живые обломки кораблекрушения.

— Мистер Барвик! — закричал я. — Канаты! Канаты!

Матросы расхватали бык-гордени и гитовы и побросали их за борт. Они, конечно, упали далеко от тонущих. Между порывами шквалистого ветра до меня долетали безумные или молящие вопли гибнущих и ругань свесившихся за борт матросов.

На мгновение среди волн я различил двоих. Люди кричали и размахивали руками. Налетел гигантский водяной вал, и я потерял их из виду. Когда волна откатилась, на плаву остался только один. Он совершенно выбился из сил. Но течение и волны по большой дуге постепенно подтаскивали его к нашему кораблю, и вот он уже почти рядом с самым дальним из брошенных нами концов. Он ухватился за него. Сорвался. Снова ухватился. Снова сорвался. Я увидел его остекленевший взгляд. Красные от соленой воды, невидящие глаза. Безумные. Дикие. Увидевшие смерть.