Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №03 за 1986 год

Сегодня утром я написал длинное письмо моему другу государственному секретарю Ральфу Уинвуду. Завтра мне предстоит испытание потруднее — написать письмо жене. Эти письма я собираюсь отправить в Англию вместе со шхуной «Паж» под командованием капитана Джеймса Баркера; мой племянник Джордж поплывет с ними и присмотрит за порядком. Следом за «Пажем» я отправлю домой фрегат «Гром». Заботам сэра Уорэма Сент-Леджера, больного капитана корабля, будут поручены такие же больные и изможденные люди, как и он сам. Я собираюсь избавить экспедицию от тех, кто больше других страдает от лихорадки.

Ральфу Уинвуду я подробно описал наше плавание и предпринятые мною действия. Извинился за то, что возвращаюсь домой без обещанного золота.

Возвращаюсь домой...

Домой — это значит на верную смерть.

22 марта

Сегодня вечером я снова собрал оставшихся капитанов отужинать на борту «Судьбы». Напротив меня, за столом, накрытым добротной белой скатертью, сидело только четверо: Сэмюэл Кинг, Роджер Норт, Чарльз Паркер и сэр Джон Ферн.

Я объявил им свое решение: плывем к Ньюфаундленду, а оттуда домой. Я объяснил, что этот путь предпочтителен по нескольким причинам. Во-первых, как известно из писем, найденных в Сан-Томе, где-то неподалеку находится испанский флот, посланный, чтобы захватить меня в плен. Если мы поплывем в Виргинию или сразу в Англию, то рискуем повстречаться с ним — а сил и решимости для такой встречи у нас маловато. Во-вторых, стоянка у Ньюфаундленда позволит нам хорошо подремонтировать корабли и пополнить наши запасы. За провиант мы сможем расплатиться гвианским табаком.

Когда я кончил говорить, наступила тишина.

Затем Сэм Кинг сказал:

— Я согласен с этим планом.

И снова тишина. Долгая тишина. Мне почудилось, что я слышу шелест лунного света на крыше моей каюты. То был, конечно, тихий нестройный шум дождя. Я прислушивался к нему, ибо трое других капитанов ничего не говорили.

Они избегали смотреть мне в глаза, каждый пробормотал пару отрывистых неискренних слов одобрения.

23 марта

Я изучаю карты и таблицы.

От Сент-Киттса до Ньюфаундленда около двух с половиной тысяч миль. При благоприятном ветре, если в среднем проходить восемьдесят миль в сутки, до Ньюфаундленда можно добраться за тридцать один день.

Ньюфаундленд. Это слово преследует меня как наваждение. Оно придает старым мозгам новые силы. Я с нетерпением жду прибытия туда. Ледяные соборы и искристые моря. Их холод наконец-то избавит меня от лихорадки.

24 марта

Теперь у нас осталось только два корабля.

Признаюсь, это меня не очень удивило. Прошлой ночью сбежали «Ясон», «Саутгемптон» и «Звезда». Паркер, Норт и сэр Джон Ферн дезертировали вместе со своими солдатами и моряками.

Рядом с «Судьбой» у Сент-Киттса остался только «Храбрец».

«Храбрец» — лондонский фрегат водоизмещением 160 тонн с семнадцатью орудийными стволами. Штурманом на нем Томас Пай, а капитаном — мой верный друг Сэмюэл Кинг.

Среди моих людей прошел слух, что Паркер, Норт и Ферн не собираются присоединяться к тем, кто бежал раньше. Говорят, что участи пиратов они предпочли возвращение домой. Может, домой, а может, и нет. Они решили ослушаться своего адмирала и пуститься в плавание по морям на свой страх и риск. Значит, они ничем не лучше мятежников.

25 марта

Мы отплыли от Сент-Киттса в шесть часов утра; вокруг носились белые птицы, небо было ясным, море — гладким как свежевыкошенная лужайка, в меру сильный юго-восточный ветер надувал паруса,

Я отдал индейцу каюту Уота. Она пустовала, и раз уж он отказался жить в каюте Кеймиса, другого выхода не было. Он воспринял такую честь не без удовольствия и сейчас отдыхает в своем новом обиталище. Теперь я по крайней мере спокоен, что среди ночи он не свалится за борт со своего самодельного ложа на бушприте.

Я так и не знаю, почему индеец не спал в каюте Кеймиса. Подозреваю, что не в последнюю очередь это связано с самоубийством прежнего хозяина каюты, о котором он знает. Так или иначе за весь день он не сказал ни слова: все время был чем-то озабочен, то молча замрет на палубе, наблюдая, как мы ставим паруса, то пойдет на корму поглядеть на «Храбреца», идущего за нами в кильватере, но чаще всего стоит на баке, пристально вглядываясь в расстилающееся перед нами море.

Подули южные и юго-западные ветры. Сегодня мы прошли еще девяносто миль, обойдя стороной испанский остров Порто-Рико, который Колумб окрестил Сан-Хуаном, а индейцы называют Боринвеном. Вчера я видел радугу в водяном смерче. Пугающее зрелище, но очень красивое. Радуга растаяла. Смерч остался. Когда я впервые его заметил, он был в полутора милях от корабля прямо по курсу. Затем он понесся по дуге и приблизился до полумили к нашему левому борту. Я не мог оторвать от него глаз. Если бы мы столкнулись с этим огромным смерчем, то, боюсь, шансов остаться в живых у нас было бы немного. «Храбрецу» удавалось держаться прямо за нашей кормой. Почти пятнадцать минут, пока в сгущающихся сумерках я не потерял его из виду, вертящийся столб воды все вкручивался в низкую черную тучу.

Как я уже говорил, со времени нашего отплытия из гавани Сент-Киттса индеец держится замкнуто и настороженно.

Сначала я объяснял его настроение неуверенностью, которую, вполне понятно, чувствует человек, впервые оказавшийся среди безбрежных водных просторов. Но все мои попытки подбодрить и успокоить его он встречал совершенно равнодушно.

Большую часть дня он стоит, облокотившись на фальшборт, и смотрит на море в каком-то сосредоточенном забытьи; кожа его лица, рук и ног мало чем отличается от темной корабельной древесины. Ночь он проводит в каюте Уота.

Обрати внимание, я не написал «спит». Все время он находится в каком-то странном состоянии — между бодрствованием и сном. Вчера весь день я мучился морской болезнью. Видимо, виной всему сильнейший ветер. Корабль то задирает нос, то взбрыкивает кормой и зарывается в волну.

Должен, однако, заметить, что индеец оказал мне немалую услугу. Сегодня на рассвете он пришел ко мне в каюту с новой порцией листьев коки.

— Ешь, — сказал он.

Есть коку мне не хотелось, но он настоял.

А теперь вижу, что средство подействовало.

Кока. Я снова расспрашивал о ней индейца. Это, пожалуй, единственный предмет, о котором он охотно говорит, хотя сказанное им подчас непостижимо.

— Как ты догадался, что лист излечит меня от морской болезни? — спросил я, ведь он никогда прежде не видел моря.

Индеец пожал плечами. (До чего же мне осточертело это пожимание плечами! Он будто отметает все, что бы я ни сказал...)

— Лист лечит многие болезни и заставляет голову понять то, что знает сердце.