Владимир Гусев - Искатель, 1990 № 01

«Значит, я остался один, один на всей Земле… Поэтому они задумали меня уничтожить, я им мешаю, я ведь живой, вот они и решили сделать меня мертвым. Проклятые машины… Это их заговор… Меня тоже сделают машиной… Чего не может делать машина?» Он почувствовал, что может сойти с ума от того, что все происходящее — не кошмарный сон, а не менее кошмарная и оттого более страшная действительность.

Но где-то в глубине сознания жила надежда, что это только горячечный бред, болезнь, от которой он избавится, как только увидит другого человека.

— Человека! Хочу видеть человека! — закричал он и попытался вырваться, но роботы держали его крепко, хотя и предупредительно-мягко, чтобы не причинить боли, и это обстоятельство затронуло какой-то нейронный узел в его мозге.

— Хочу увидеть человека! Я же схожу с ума, мне кажется что я остался один!

Вдруг в мозгу сработало реле памяти, и от внезапного прозрения Моррисон затих. Он вспомнил.

МАШИНА НЕ МОЖЕТ УБИВАТЬ.

Коридор, по которому его вели, заканчивался, и Моррисон направляясь к двери, уже знал, кого он увидит за ней.

Helmut Richter. «Das Auge der Schlange». — «Neue Deut??? Literatur», 1987, № 8.

Совсем не обязательно было именно тогда идти к колодцу. И все же в тот роковой день Георг Камраль решительно накинул синий ватник, взял с вешалки рукавицы и направился к воротам.

Утром он хорошо поработал топором. Запах сосен, смешанный с резким запахом его подмышек, одурманивал Камраля, и он, словно приняв возбуждающее средство, работал самозабвенно. Когда с поленницей было покончено, он встал под душ, а потом поднялся в кабинет и углубился в математические и физические формулы, но просветления в мыслях, которого Камраль ждал уже целую неделю, так и не наступило. Чем можно объяснить тот факт, что акустические уровни энергии двухмерного электронного глаза определяются с такой высокой точностью? При этом, как правило, акустическое сопротивление оставалось неизменным, а продольное было незначительным — это о чем-то говорило. Но о чем? Камраль, упорство которого было общеизвестно, вновь и вновь возвращался к этому решающему вопросу, голова его была занята цифрами и взаимосвязанными фактами, формулами и догадками, но никакого «леса» за этими «деревьями» он так и не разглядел. Ему казалось, что перед ним картинка-загадка и что никакая система тут уже не поможет: остается только смотреть и смотреть, не теряя надежды, что скрытая фигура сама собой возникнет из путаницы деталей.

Бесцельное сидение за столом так изнуряло его, что не грех было прибегнуть к средству, рекомендованному великим Оствальдом, — «творческому безделью»; но для атлетически сложенных людей типа Камраля больше подходит другое: позволив неразрешенной проблеме погрузиться в подсознание, активно заняться какой-нибудь физической работой. Ей профессор отдавался не менее истово, чем теоретическим изысканиям, и тогда как порывы его разума оставались невидимыми для окружающих, творения рук внушали прямо-таки благоговейный ужас. Когда строилась эта вилла, профессор добровольно выполнял обязанности подсобного рабочего и своим примером побуждал каменщиков и плотников превзойти самих себя. Потом уже в одиночку, он поставил изгородь, выстроил террасу, вымостил дорожку до ворот, сделал вокруг каждой клумбы бетонный бордюр, соорудил сарай и приличных размеров беседку, а рядом — плавательный бассейн… «Надо же, во что он превратил обыкновенную полянку!» — воскликнула спустя год жена Камраля; потом она часто повторяла эту шутку, когда им приходила охота посмеяться. Однако в последнее время в ее смехе все чаще слышались язвительные нотки. У Камраля с женой то и дело случались безобразные сцены (после которых обоим бывало стыдно), и Мод называла виллу «профессорским отхожим местом»; она относилась к его трудам на участке с легким презрением и даже, казалось, подозревала его в чем-то — словно он предавался там противоестественной страсти.

В свое время Мод мечтала о загородном доме, где им будет так уютно вдвоем и где можно весело проводить время с друзьями. Она вовсе не думала о комфорте; наоборот, ей казалось что там все будет устроено просто, по-крестьянски, что в комнате должна гореть керосиновая лампа, а во дворе — стоять маленький домик с вырезанным в двери сердечком. И теперь Мод не упускала случая с горечью напомнить мужу, что именно она присмотрела этот участок и уговорила старика Корге продать его. Тогда это был просто кусок земли на косогоре: повыше были устроены грядки, а внизу расстилался луг, на котором стоял колодец… И в этот злосчастный день Камраль открыл колодец, вовсе не думая о своей змее.

Отодвинуть тяжелую крышку было не так-то просто, и Камраль уже хотел идти за ломом, чтобы поберечь свои мускулы и сухожилия, но тут крышка наконец поддалась — медленно и со скрежетом. В последний момент у него возникло ощущение, что бетонная крышка уже не трется о бетон, а скользит, и только тут он вспомнил о змее. Но было уже поздно. Камраль услышал громкий всплеск; он заглянул в колодец и увидел, что змея упала туда. В такой холодной воде она неминуемо погибнет, подумал Камраль. И еще он увидел на гибком теле змеи огромное пятно. Камраль резко нагнулся, едва не свалившись вниз вслед за змеей, достал беспомощное существо из воды и положил в невысокую, по-зимнему сероватую траву рядом с колодцем.

Камраль никогда не видел другого ужа таких размеров; тело его было черным, а светлое пятно на голове напоминало корону. Из раны на животе струилась кровь. И лишь тут Камраль заметил, что змея на него смотрит. Левый глаз ее был обращен к профессору; казалось, боль мешает этому глазу закрыться.

Камраль не помнил, сильное ли у змей зрение, но решил, что у них обмен веществ замедлился уже настолько, что хорошо видеть она просто не может. И все же он спрашивал себя, способна ли еще змея осознать связь между своими страданиями и хорошо знакомой фигурой стоящего перед ней человека. Ему хотелось бы думать, что на это она уже неспособна. Камраль передвинул крышку и закрыл колодец, словно пытаясь поправить свою ошибку. Обернувшись, он увидел, что змея по-прежнему лежит, беспомощно изогнувшись у его ног и смотрит на него. Где бы он ни стоял, она не спускала с него взгляда, хотя ее глаз оставался неподвижным. Взгляд ее казался скорбным, полным упрека, но Камраль не знал, как прекратить ее страдания. Чувство вины и бессилия становилось все заметнее и мучительнее, и когда оно сделалось невыносимым, он принес лопату и вонзил ее в беззащитное тело змеи у самой головы.