Журнал Поляна - Поляна, 2014 № 03 (9), август

Главный редактор

Олег СОЛДАТОВ, olegs@rusedit.com

Редакционная коллегия

Александр ГРИНЧЕНКО, Андрей КОЗЛОВ,

Нана ЧАТЫНЯН

Редакционный совет

Борис ИЛЮХИН, Татьяна КАЙСАРОВА,

Сергей МАГОМЕТ, Михаил САДОВСКИЙ,

Игорь ХАРИЧЕВ

ДизайнерЕлена КОЗЛОВА

КорректорМария ВЯЗИГИНА

Технический редакторНаталья ТИМЧЕНКО

Менеджер по подпискеМария КОЛЧИНА, itj@mail.ru

Индекс по каталогу Агентства «Роспечать» — 84959

У лавки, где отоваривали хлебные карточки, бабы спекулянта били. Били с криком, плачем, с накопившейся болью, словно все горе и обман этой военной поры разом прикончить решили. Крепко мужика били, а он угрюмо и безответно молчал. Только головой крутил, от кулаков уклоняясь, да глаза жмурил от стольких в замахе поднятых на него рук. А кулаки злыми камнями падали ему в лицо, голову, разбитый нос и губы.

Били за то, что под видом мыла продавал брусочками нарезанный, плотный, как застывшее сало, смазочный солидол.

Только крайняя нужда да неопытность в подлостях тыла могли так ослепить мужика, принявшего солидол с какой-то добавкой за настоящее мыло. С доверчивостью фронтовика, не знавшего подвохов и пакостей среди солдат окопного братства, принял он от красномордого старшины из команды аэродромных интендантов это мутно-серого цвета зло, так похожее на мыло. Прихваченное холодом, оно и мылилось на пальце, как настоящее.

Комиссованный с фронта по ранению, он с головой провалился в нужду прифронтового края — растерзанной немцам Брянщины. И мыло это, да шапка сухарей были сказочным подарком подгулявших аэродромников за починенную им проволочную ограду вокруг склада.

Растерялся тогда мужик, ошарашенный таким подарком редкостным, и глаза его доброй радостью засветились.

— В город бы теперь, да продать! — невольно вырвалось у него. — Куча грошей!

И видя, с какой безоглядностью принял мужик этот обман, как он мучается, не находя слов благодарности, потерял старшина хмельную веселость, и сытая краснота его физиономии потускнела.

— Может, не возил бы в город, а? — сказал он с непонятной мужику тревогой.

— Пущай! — повелительно сказал кто-то из стоявших за спиной старшины интендантов в теплых бушлатах и меховых унтах. Их сытая сила, взбудораженная самогоном, маслила глаза и просилась наружу. — Продай, продай! — лихо, по-купечески разрешил все тот же голос. — Расскажешь потом, как торговал.

И уже вслед мужику, когда худые, запеленатые обмотками ноги его, путаясь в заиндевелой траве, заспешили к бугоркам землянок сожженного колхоза, добавил негромко с ехидной усмешкой:

— Расскажешь, если башку не свернут за мыло такое.

Не видел мужик, как заливалась шкодливым смехом хмельная компания и молчаливым столбом тупо глядел ему вслед старшина.

Не чувствуя пронизывающего холода, ветром гулявшего под куцей, потрепанной шинелькой, прикидывал мужик, как на вырученные за мыло деньги, купит он пару трофейных шинелей у лучшего друга партизан лесника Самохи и бабы деревни сошьют кое-какие одежки его ребятишкам.

Он представил детей своих, всех троих, сидящих в землянке перед огнем печурки, голодных, притихших, вечно ждущих, и окончательно укрепился в решении своем: мыло продать в городе, на толкучке, чтоб подороже.

«Добро такое бабы с руками оторвут!» — глядя на кубики дареного мыла, пристывшие к куску фанеры, прикидывал тогда мужик, взвешивая свою нужду с нуждой чужою.

«И оторвут», — думал он теперь, припертый к стене полукругом разъяренных баб, и, беззвучно шевеля губами, неслышно оправдывался перед глухими в ярости людьми. И грудь свою, не до конца пробитую осколком, узорчатой кошелкой прикрывал.

А с утра так гладко все катилось. И бригадир отпустил, и до города на попутной добрался, и мыло нарасхват пошло. Но полдесятка кусков себе на хозяйство оставил-таки.

«Потом же не купить!» — вовремя осадил он в себе пыл торговца ходовым товаром, с болезненной осторожностью выбираясь из толкучки.

И хоть стянуло голодом живот и ноги подкашивались, а душа пела. Два кармана денег наторговал мужик на этом мыле. Уже и глазами повеселел и голову привскинул.

— Повезло раз, повезет и дальше, — с верой в удачу сказал он себе и пошел сыновьям гостинцы искать.

У рядов с горшками и глиняными свистульками баба похлебку продавала. Сидела она на возу, обхватив валенками двухведерный чугун, закутанный в ватник, и сноровисто вытирала после покупателей миски и ложки серой застиранной тряпицей.

Живительный дух, что сочился из-под крышки чугуна, наполнял воздух ароматом незатейливой пищи.

Совсем обрадовался мужик горячего перехватить, и словно теплей ему под куцей шинелькой стало. Похлебка какая ни есть — не болтушка на хвойном отваре, чем кормилась сожженная деревня. Один только дух какой сытостью веет!

Перед бабой с чугуном среди зевак и покупателей, стояли два беспризорника в подпоясанных проволокой трофейных солдатских кителях с подрезанными рукавами и полами, и в натянутых на уши, красноармейских пилотках. До крови расчесанные худые ноги детей, вставлены были в разновеликие женские ботики. Одному на вид было лет шесть, другому — года три.

Старший, положив руки на грядку телеги, шептал что-то безразличной к нему торговке, взглядом поглощая все, что переливалось в миски покупателям.

Младший, просунув руку сквозь грядку, тянулся к чугуну. Мурзатая ладошка его сморщилась лодочкой в просящем ожидании. Весь он прикован был к этому необъятному чугуну и сытному в нем бормотанию похлебки. Ему больно было смотреть на еду — так хотелось есть, и слезы на глаза выступили сами, но баба их не видела.