Сергей Саканский - Искатель, 2013 № 04

Дома — заждавшаяся мама, постаревшая за полтора года лет на десять, будто он успел слетать к Альфе Центавра и вернуться, а она оставалась на Земле и ждала. На экране, даже трехмерном, это не было заметно, а сейчас Вадим понял, как мама сдала. Когда он уехал в Амстердам делать докторат у Квоттера, она ушла на пенсию. Как-то это совпало, мама говорила — случайно, подошел возраст, но Вадим почему-то думал, что она специально подгадала время, чтобы с отъездом сына коренным образом изменить и собственную жизнь.

С мамой долго сидели на кухне, разговаривали, он не помнил сейчас — о чем, потому что смотрел в мамины глаза и читал в них ее рассказ о жизни без сына. Это не жизнь, прозябание, особенно на пенсии, когда вроде бы множество дел по дому, да и отца обслужить надо, но все равно безделье, безвременье и бестолковщина. Иосиф иногда заглядывал по старой памяти, школьная, мол, дружба не ржавеет, но она видела, что делал он это не по зову души, а по инерции, и о здоровье расспрашивал без усердия.

Отец налил им чаю, нарезал тортик, в разговор не вмешивался, только один раз спросил: «Диссертацию к сроку успеешь?» Вадим пожал плечами: он впервые за полтора года подумал о сроках. Может, и успеет. Зависит от задачи, которую надо решить, а задача каждую неделю становилась чуть другой, отцу этого не объяснишь, он хоть и технарь, но не стоит даже пытаться рассказывать ему о типологии склеек, теореме Харрисона о перепутанности волновых функций в пространствах Калаби-Яу и тем более о догадке, пришедшей в голову уже в самолете, причем в тот момент, когда объявили посадку и пришлось выключить наладонник. Он не успел записать мысль и всю дорогу домой вертел ее в памяти. Разговаривая с мамой, перестал о ней думать, сейчас вспомнил, но совсем не был уверен, что вспомнил именно так, как запоминал.

Чего-то в формуле не хватало, а может, что-то стало лишним — формула, он чувствовал это, всю ночь жила в его подсознании своей жизнью, как и положено живой математической системе. Снилось что-то неприятное, темное, скребущееся, а пробуждение было таким, будто Вадима вытащили из сна за волосы и в качестве компенсации сказали: «Не обращай внимания, все на самом деле хорошо».

Вадим поискал под кроватью тапочки — перед тем как лечь, он всегда машинально заталкивал их поглубже, не понимая, зачем это делает, была у него с детства такая привычка, а с привычками лучше не спорить. Привычки часто не зависят от характера — в Амстердаме он никогда не заталкивал тапочки под кровать и никогда об этой странности не задумывался, а тут…

Всунув ноги в тапочки, встал и подошел к окну. Подошел и выглянул, раздвинув шторы. Выглянул и оцепенел: вечером, когда ехали из аэропорта, шел мокрый снег и дул обычный питерский ветер с залива, промозглый настолько, что не ощущался, как движение воздуха, это была некая мокрая, липкая, в какой-то мере даже вязкая среда, которую нужно было расталкивать плечами, чтобы пройти от машины к подъезду.

Сейчас у него не нашлось собственных мыслей, собственных слов, чтобы самому себе выразить собственные ощущения. «Мороз и солнце, день чудесный». Иосиф нашел бы другие слова, и рифма, и ритм у него были бы другие, но Вадим предпочитал «наше все» — не потому, что любил, а исключительно из нежелания тратить время на чтение других поэтов. Иосиф не в счет, друга Вадим, кстати, не столько читал, сколько слушал и подсознательно понимал, что стихи гениальны, как подсознательно чувствовал красоту формул. Стихи были такими же формулами живой речи, как формулы — стихами живой науки. Но только на уровне ощущений. «Вместе им не сойтись».

Иосиф, по своему обыкновению, звонить не стал — он терпеть не мог гаджеты, они, как он уверял, убивают творческую мысль, потому что названы словами не русского языка. Неродное, неприятное на слух не может существовать в его жизни как реальное. Мобильник у него, впрочем, был — как в наши дни без него? — но пользовался им Иосиф редко и всякий раз предупреждал собеседника, что разговаривать долго не собирается, говорить нужно с глазу на глаз, с теты на тету, давай, мол, договариваться, и побыстрее.

Звонок в дверь раздался, когда Вадим доедал овсяную кашу, которую мама почему-то решила приготовить с утра: напичкать сына калориями, а то он в этом Амстердаме питается абы как. Вадим открыл: на пороге, естественно, оказался Иосиф (кто еще мог в такую рань?). Объятья, похлопывания по спине, «как ты там?», «как ты тут?». Вадим пригласил друга разделить с ним кашу, на что Иосиф, отвесив сначала поклон тете Нине, заявил, что насытился с утра уличным воздухом, в котором больше калорий, чем в любом сваренном продукте.

— Позавтракал? — спросил Иосиф. — Ну, поехали.

— Куда? — всполошилась мама. — Вадик, ты же только…

— На дачу к Филину, — тоном, требующим беспрекословного подчинения, объявил Иосиф. — Сегодня что? Рождество?

— Католическое! — воскликнула мама, которая всю жизнь была безбожницей.

— Неважно, — махнул рукой Иосиф. — Католики тоже люди. А потом Новый год. А потом…

— Ты что же, — ужаснулась мама, — собираешься уехать на… на…

— Тетя Нина, — пообещал Иосиф, — Вадик будет наезжать, он еще надоест вам, не беспокойтесь.

— Сейчас заедем за Мариной, — каким-то слишком уж нервным голосом сообщил Иосиф, когда синяя «Ауди» рванула по проспекту, — а потом сразу в Сологубовку.

— Марина — это кто? — вяло поинтересовался Вадим. Мысли его вдруг оказались заняты всплывшей из подсознания идеей: так оно обычно и бывает — идеи, как призраки, появляются неизвестно откуда и почему. Когда Иосиф с места взял девяносто в час, Вадим вдруг — именно вдруг и никак иначе — подумал, что вероятность склейки должна быть максимальной в момент принятия решения и возникновения новых ветвей. Интуитивно это было понятно, даже очевидно, и математическое доказательство должно тоже быть достаточно простым. Скорее всего, дельта-функция. Да, это разумное предположение. А потом… Экспоненциальный спад, вторичный максимум и выход на плато, это Вадим уже просчитывал…

— Марина, — сказал Иосиф с такой нежностью в голосе, что мысль Вадима сбилась, и он удивленно посмотрел на друга, — это моя невеста.

— Ну-ну. — Вадим постарался вернуть ускользнувшую нить рассуждений. Невест у Иосифа было не меньше, чем львов в Питере, очередная, значит… — Это невеста на Новый год, или до православного Рождества дотянешь?

— Вадик, — Иосиф решил на друга не обижаться: такой день, мороз и солнце, — Марина моя невеста на всю жизнь.

— То есть жениться на ней ты не собираешься? — сделал логический вывод Вадим.

Ответить Иосиф не успел: притормозил у пешеходного перехода, потому что…

— Вадим, это Марина. Марина, это Вадим, мой друг детства, великий физик, будущий нобелевский лауреат.