Журнал «Наш cовременник» - Наш Современник, 2002 № 03

Низко, земно кланяюсь двум львам (Колесникову и Кривошеенко), вероятно, после Кавказа они еще рьяно будут стоять на страже интересов нашего российского государства, дабы никто не посмел нарушить его священную границу. Привет Ледневу и его «Москвичу», думаю, он в недалеком будущем сам станет москвичом. Нине Пантелеевне, Надежде Малыгиной кланяюсь нашими ромашками, васильками, повиликой, а тебе, сын Иван, мой привет и добрые пожелания.

Двойной юбилей, обозначенный в подзаголовке статьи, дает повод попытаться, по словам одного из классиков Золотого века русской литературы, которые так любил цитировать классик Серебряного века Блок, в очередной раз «заглянуть в темное подземелье, где скрыты первые всемогущие колеса, дающие толчок всему».

Разумеется, вряд ли трехлетний Н. В. Гоголь мог запомнить Отечественную войну 1812 г., но память о ней свято сохранялась в его семье. Отец писателя, Василий Афанасьевич, принимал в 1812 г. «участие в заботах о всеобщем земском ополчении (в ополчении было немало его крепостных. — В. Г.) и… как дворянин, известный честностью, заведовал собранными для ополчения суммами», Мария Ивановна Гоголь также оказывала армии материальную помощь. Оба были награждены за это медалями. О своей награде Мария Ивановна вспомнила и в 1853 г. в прошении о разрешении издания собрания сочинений сына.

Сам Н. В. Гоголь всегда помнил, что день его рождения (он его всегда отмечал, как известно, 19 (31) марта) совпал с днем торжественного вступления войск антинаполеоновской коалиции во главе с императором Александром I в Париж, и праздновал эти события, по свидетельству современников, вместе.

Однако, согласно устоявшейся в науке традиции, принято считать, что в гоголевских произведениях почти нет «откликов на великие события Отечественной войны 1812 года» [2] См., напр.: Смирнова-Чикина Е. С. Поэма Н. В. Гоголя «Мертвые души». Литературный комментарий. М., 1964, с. 147. . Между тем все это не совсем так и даже совсем не так.

Пример (никогда не комментировавшийся) одного из прямых гоголевских откликов на события эпохи наполеоновских войн содержится в записной книжке 1846–1851 гг.: «Он вспоминал, как гренадер Коренной, когда уже стихнули со всех сторон французы и офицеры были переранены, закричавши: „Ребята, не сдаваться“, отстреливался и потом отбивался штыком, когда прижали их теснее и когда всех их перебили, один остался и не сдавался, и в ответ на предложенье, отбивался прикладом и лядункой (коробчатой кожаной сумкой для патронов. — В. Г.), так что (изумляясь) не хотели погубить, ранили только легкой раной. Взявши в плен, Наполеон приказал выпустить». В этой заметке речь идет о подвиге георгиевского кавалера (за Бородино) ефрейтора лейб-гвардии пехотного Финляндского полка (3-й батальон, фланговый гренадер) Леонтия Коренного на поле «битвы народов» под Лейпцигом в атаке на селение Гроссу в октябре 1813 г. В целом у Гоголя все факты изложены достаточно точно, за исключением того, что на теле ефрейтора после битвы французы насчитали 18 штыковых ран. Подвиг Леонтия Коренного был отмечен в наполеоновском приказе по армии, и он вскоре действительно был отпущен из плена. Гренадер стал героем песни лейб-гвардии Финляндского полка: «Мы помним дядю Коренного…» и был сразу же произведен в подпрапорщики (случай редкостный в русской армии) с назначением знаменосцем полка. Существует и гравюра «Подвиг гренадера Коренного под Лейпцигом в 1813 г.». Безусловно, эта заметка должна была быть использована писателем во второй главе второго тома «Мертвых душ», в несохранившейся сцене застольной беседы «о 12-м годе» у генерала Бетрищева.

Однако сегодня нас будут интересовать не прямые гоголевские отклики на события эпохи наполеоновских войн (например, гоголевская характеристика этой эпохи, содержащаяся в статье «О преподавании всеобщей истории» из «Арабесок», или его рецензия из пушкинского «Современника» на «Походные записки артиллериста, с 1812 по 1816 год…» И. Т. Радожицкого). Речь пойдет о неявных, порой просто загадочных случаях, располагающихся как бы на периферии гоголевского творчества, однако, может быть, именно поэтому позволяющих во многом по-новому взглянуть на его творчество в целом.

В работе «Гоголь и 1812 год» я попытался рассмотреть категорию пространства в прозе Гоголя или, точнее, мифопоэтику этого пространства на фоне документальной (мемуарной, путевой и т. д.) литературы эпохи Отечественной войны 1812 г. Прежде всего выяснились удивительные совпадения между описанием географического и социопространства различными свидетелями, очевидцами глобальных, катастрофических военных действий (Ф. Глинка, С. Глинка, Р. Зотов, П. Граббе и др.), и Гоголем. Но если для первых в основе такого понимания лежали реальные впечатления от перемещения в пространстве огромных человеческих масс и т. д., то для Гоголя подобное отношение к пространству было явно опосредованным какими-либо (литературными и т. д.) источниками. Одним из них и могла явиться мемуарная литература о наполеоновских войнах, которую писатель, безусловно, знал (вспомним хотя бы ту же гоголевскую рецензию на «Походные записки…» И. Т. Радожицкого). В числе других источников можно назвать литературу путешествий первой трети ХIХ в. с характерным для нее приемом манипуляции реальным пространством уже в сугубо литературных целях («Путешествие моего двоюродного братца в карманы» Кс. де Местра, «Странник» А. Ф. Вельтмана и т. п.). Главное в этом совпадении, конечно же, представление о зыбкости, изменчивости, в конечном счете, обманчивости мирового пространства, теряющего во время исторических катаклизмов свои устойчивые параметры, стабильность, когда континенты могут покидать свои обычные места и перемещаться на огромные расстояния, когда сами эти расстояния могут по видимости произвольно сжиматься и расширяться и т. п. В любом случае (даже в случае откровенно литературной, метафорической «игры с реальностью») в основе неизбежно лежат события, происходящие в реальном, историческом мире (традиционная схема: от факта к образу, от мифообраза к литературе).

Другое дело, что само историческое измерение мироздания в наполеоновскую эпоху было подвергнуто не менее катастрофическим испытаниям, чем «география». Или, по словам самого Гоголя, «география сливается и составляет одно тело с историей», особенно в кризисные исторические эпохи.

Хорошо известно гоголевское «вольное» обращение с историческим временем. Так, широко используя в работе над «Тарасом Бульбой» различные документальные источники, писатель перед всеми иными отдавал предпочтение малороссийским песням — «живой, говорящей, звучащей в прошедшем летописи». И добавлял в статье «О малороссийских песнях» (1834): «Историк не должен искать в них показания дня и числа битвы или точного объяснения места…». Поэтому, явно мифологизируя вслед за народными песнями (и, вообще, фольклорными жанрами) историческое время, Гоголь в своем эпосе о легендарном, героическом прошлом — повести «Тарас Бульба» — нередко сознательно отступает от хронологии. Писатель относит действие повести и к XV, и к XVI векам, а имена, в ней упомянутые, относятся к XVII веку (Ник. Потоцкий, Остраница и др.), как и некоторые другие детали. «Итак, три века — читатель может выбирать любой», — по замечанию Г. А. Гуковского.