Журнал «Наш cовременник» - Наш Современник, 2002 № 03

Легкий заморозок прихватил
Бусёнки вчерашних каплюжин,
Посошком своим поколотил
По стеклу невеликих калужин.

По куржавой лужайке стучал,
Колотил на заре воробьиной,
У забытого мною ключа
Повстречался с калиной, с рябиной.

А калина пунцово-красна,
А рябина все млеет, все рдеет…
Есть и в осени… Есть в ней весна,
Есть синичка на тоненьком древе.

На орешине тешит себя,
Подает голосок невеликий,
Волоокая стынь сентября
Угощает своей ежевикой.

Вся в кухте она, в инее вся,
Угощайся, синичка-сестричка!
Заплутавшего радуй лося,
Грей лису, воспылавшая спичка!

Как зажженная спичка — горит
Лист останный на сгибшей осине,
И рябина красно говорит,
О моей повествует России.

И калина пунцово-красна,
Утро раннее празднично рдеет…
Есть и в осени… Есть в ней весна.
Есть синичка на тоненьком древе.

Глас вопиющего в пустыне,
А может, не в пустыне, нет,
Не верится, что хизнет, стынет,
Наш белый леденеет свет.

Не леденеет, свято верит
Душа душе, рука руке,
И возглаголят даже звери
На человечьем языке.

Вороний неумолчный грай
Дождится черным листопадом, —
Обещанный всесветный рай
Кромешным обернулся адом.

Глашатаи всесветной лжи,
Они хотят еще уверить,
Что васильки цветут во ржи,
Что райские открыты двери.

Идущие — придут, войдут,
Цветущие увидят кущи…
Что только коллективный труд
Утешит горести кукушьи!

Всю жизнь — без роздыха — трудись
Во имя взбалмошной идеи,
Не ведая, что всякий лист
На древе на своем радеет.

На огороде на своем
Произрастает куст сирени,
И никакой там водоем
Родник гремучий не заменит.

Как жаворонок трепещит,
Себя выносит на песочек, —
Не заглушить лихой ночи
Его певучий голосочек.

Все чаще видится Батый,
Его орда, его нашествие…
Сплошная заросль лебеды
Лихое возвещает бедствие.

Возвысился чертополох,
Заполонил мою подгорицу.
Уже — ни тропок, ни дорог,
Все поросло слезливой горечью.

Укоренившийся ивняк —
Как дождь, как морось мглистой осени.
Последних извели коняг,
В расплывшемся утопли озере.

А яблоневый сад… Брожу,
Хожу по саду — как по кладбищу.
Гляжу я, нет, не на росу —
На поднятую к небу лапищу.

На длань, простертою над всей
Располоводившейся Волгою…
Себя не тешит соловей
Ночной скороговоркою.

Не росы холодят листву —
Ночная студит помоха,
И не с того ли за версту
Так слышно чуется черемуха.

Живу воспоминаньями. На Папорть,
На гору детства своего гляжу
Глазами памяти. Не мудрено,
Коль что-то не примечу, не увижу,
Слабеют памяти моей глаза.
И все-таки я приложу старанье,
Незримое — узрею, разгляжу.
Ах, детство, детство! По твоей горе
Сады благоухали, в молоке
Весной купались яблони-подростки,
Гудели пчелы, к молоку припав,
И осы нестихаемо гудели…
Я кланяюсь односельчанам. Сколько
Они мозолей нахватали! Сколько
Пролили пота… Дед мой, мой отец,
Недосыпая и недоедая,
Себя трудили, корчевали пни
Поваленного леса. Родники
От хлама очищали, чтоб звенели,
Чтоб жаворонком пели родники!
Колодезь рыли. Собирали воду,
Как в пригоршнях ее держали,
В колодезном хранили котловане.
Не нарушали сладкий сон ее,
Покой не нарушали. Только летом,
Когда, в жаре и в зное изнывая,
Томилось все живое. Даже травы
Молили небо, чтоб оно послало
Отдохновенье алчущей земле,
И исцеленье, и благоговенье…
Хотя б одной дождинкой пало
На истомленные жарой уста.
Не пало, поскупилось. И тогда-то
Мой дед нарушил сладкий сон воды,
Ее колодезный покой нарушил…
Обрадовались яблони, они
Успели повзрослеть, они
Плоды свои от зноя укрывали
Поблекшей, обессиленной листвой,
Так матери детей своих хранят.
Да не познают, не узнают дети
Ни зноя, ни жары! И не узнали,
Колодезная упасла вода.
И — не к добру. Уже витали слухи,
О коллективном баяли труде,
О небывалом рабстве. Не хотели
Рабами быть ни дед мой, ни отец.
Дед посчитал — уж лучше умереть.
И — умер, не успев отведать
К моим ногам упавшего плода…
В Преображенье умер. Сам себе
Могилу выкопал. Я не забыл
Могилу эту. В памяти моей
Своей запечатлелась глубиной.
И яблоками. Кто-то положил
Их в изголовье гроба. Много-много лет
Минуло с той поры. Окаменела,
Очугунела Папорть. Онемели,
Иссякли родники. В век чугуна, железа,
Возможно, так должно и быть. А если
Учесть, что верховодили страной
Железные, с чугунным сердцем люди,
Все встанет на свои места. Не надо
Ни вопрошать, ни удивляться…

Что они натворили, наделали,
Эти светлого царства строители?!
Упыри на поваленном дереве,
Вольно льющихся рек укротители.

Осквернители дивной обители,
Что восстала на волжской угорине…
Эти светлого царства строители
Речи сладкие долго глаголили.

Обещали молочные заводи
Да по всем луговинам, поёминам.
Ни корысти не будет, ни зависти,
Будет млеть, расцветая, черёмина.

На рассветной заре заневестится,
Не стесняясь, покажется у лесу,
Лета красного дивная вестница
Умилит невеликую улицу.

В ивняковой укроется заросли,
Не укрылась. Сгубили черемину.
Даже солнце стемнело от жалости,
Слезы льет на речную поемину.

Что они натворили, наделали,
Эти светлого царства строители?!
Упыри на поваленном дереве,
Вольно льющихся рек укротители.

Осквернители дивной обители,
Лиходеи потайного капища,
Жизни всей, всей Руси разорители,
Вурдалаки с разрытого кладбища.

Отбываю тихонько из Константинова,
А со мною листок оробевшего клена,
Пасмурь низкого неба, свинцово-полынного,
Что себя не спасло от лихого полона.

От Батыего ига, от дикого ужаса
Соловецкого или иного узилища.
Черные вороны кружатся, кружатся,
Что-то высмотреть черные вороны силятся.

Знать, хотят заприметить Сергея Есенина,
Притемнить васильково цветущие очи…
И река ивняковой листвою усеяна,
Ходит-бродит еще не поблекшая осень.

Пунцовеет калиной, рябиной кручинится
У крылечка накрытого пасмурью дома,
Припадая, каплюжится бисерно, инисто,
Бусенит над тоскующей в поле соломой.