Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 02

Впрочем, без Сибири и «Горбунка» не поймёшь, а не только ершовского житейского пути. Ведь не ухватить же без постижения Сибири и общерусского размаха?

Похваляя Петра Ершова с Дмитрием Менделеевым (это с ним придется встретиться поэту, чтобы ощутить внутреннее, душевное, а под конец вступить и в чисто семейное родство) — похваляя их, не забудем похвалить родной им край. Да он и нам родной, и каждый согласится, что в добрых словах родному лишнего никогда не бывает.

А край этот не только великий, но и сказочный. Страной-сказкой назвал когда-то великий норвежский романист Кнут Гамсун нашу Россию; а что же сказал бы он про Сибирь, случись ему побывать и там?

Конечно, любое доброе прошлое сказочно. Но если сейчас кажется сказкой, за шестидесятилетней давностью дела, наше собственное детство на Тоболе, то что сказать о более давнем?

Во время войны, в избе без электричества… Но даже и при свече, а мы то и дело с книжкой Ершова в руках или слушаем «Конька-горбунка» из уст бабушки и матери. Конечно, не «Конёк» был тогда главным героем. Сестра выводила в тетрадке «Ползёт, подползает кровавая птица к Москве-столице. Но мы не пустим кровавую птицу к Москве-столице». Как было не подсматривать: ух ты — пишет сама! И когда хотелось узнать, кто это «мы» (не она и не мальцы же), мать разъясняла: «Ну, отец; ну, дядя Игнат — они ж сибиряки…» А если отсчитать назад ещё пару поколений, то не дивом ли дивным была уж подлинная сибирская старина, сибирская вольница и сибирская ширь?

От мест давно обжитых или от тех, которые тогда обживались не у нас и поэтому совсем не по-русски хищновато, край наш лежал

и был размерами не меньше иных материков; а ведь были, были такие и люди-сказки , кому даже сама эта огромность была нипочём? Например, не зимниками ли, без железных дорог и мостов, покрывали с обозами немыслимые расстояния ещё наши прародители? Дед Арсен Стенников в Тобольск, дед Исидор Ситников в Томск и Красноярск…

М-да, недалече… В северный Тобольск — чуть ли не из киргизских степей, в Томск и Красноярск — из Минусы. Кстати, продавали, покупали, меняли и лечили там и добрых коней…

А на долгих переходах — песня. Не казачий, конечно, «Гвоздик» — это шутка стариков, что одно слово можно было растянуть от «гэ» до «ка» на сотню верст и перепеть на разные лады тыщу раз. Но, скажем, что-нибудь как у Ершова в «Горбунке»:

Вот это уже было искусство всерьез — только не сольное, а хоровое. Огромная разница! И не слабее, чем шаляпинское эмигрантское «Вниз по матушке по Волге» в сопровождении хора девушек-ветеранок из питерских или врангелевских батальонов смерти… А на долгожданных ночёвках у костерка, под зародом или у какого-то на полатях — опять же песня, сказка или порою даже былина… Или ещё, ещё много раньше — не сказочное ли дело было за всё это землепроходство взяться? Первым на Руси на всё это вызваться? Начать с ничего, только при коне и пике, при топоре и пищали, при балалайке и песне обживать землю от Урала до Забайкалья?

На плотах и ладьях переходили великие реки. С вьючными караванцами переваливали, изнывая от гнуса-мошки, через могучие хребты. Достигали неведомых морей-окиянов, что северного, что восточного —

(Эх, а как и здесь спето-то…) Корчевали непокорный лес, рубили ладные крестовые дома и пятистенки. Шишкарили в кедровниках, копали целебные чудо-коренья. По заимкам и зимовьям расходились на тяжкую пахоту, на доходное пчеловодство и охоту. Резали по мамонтовой кости, выделывали кожи и меха. Ватные телогрейки пришли, в известных условиях, несколько позже, с миром бараков — а прапраотцам казались сподручнее тулуп и доха, да и было из чего их кроить, не говоря о том, что и морозы были тогда ой-ёй-ёй. Но описывать ли тогдашнее изобилие зверя, что обеспечивало и мясом, и пушниной? Причём «Миша» — этот Миша-то, хозяин тайги, был на деле крут. Да он и сейчас ох как не кукольно-мягок, а тяжёлый лось-сохатый ох как может потоптать, а росомаха ох как свирепа, а куницу-соболя-горностая ох как непросто добыть даже искуснику, стрелку-следопыту.

Да состязались, помнится, с молодыми татарчатами: а кто без седла и сбруи укоротит бойкую кобылку из их табуна? И ведь находились лихачи.

Юность ты, юность горячая! Сколько ты знала забав!.. Рыбу до пуда брала, в лёт била белку без промаха. Юность! Багульник-черёмуха! Здесь ты была-процвела… Описать ли ещё и несметные рыбные богатства, от ерша и плотички до омуля и осётра? Хоть вкратце, но опишем лучше людей юной, подвижной России, давно-давно всё это поднявших. В них мы узнаем то, чем путняя поэзия весьма дорожила. (Таков и «Конёк-горбунок».)

Добрая замешивалась человеческая порода; красив был он — и швец, и жнец, и на дуде игрец — сибиряк в малахае и пимах, с чем-то кошачье-рысьим во взгляде. Впрочем, за красоту в мужчинах почиталась хотя бы и одна только сила, а в остальном — «конь не шарахается, так мужик уже и красив»; так ведь говорили? (Уже и здесь узнаём ершовского Иванушку; его кони уважали.) В женщине же ценили стать и дородство, навыки стряпухи, жницы и вышивальщицы. Уважали и такую, что перед любым мужиком может употребить ухват и кочергу, хотя бы и не по прямому назначению. Если же этого нет — так пускай ты Царь-девица, а на что в тебе дивиться?

И в тех и в других, от мала до велика — опять же уважали уменье и привычку сплясать и спеть.

А кстати, малые-то как? До безликой и какой-то бесплеменной синтетики и свальности дело не доходило. Среди «старшего дошкольного», среди «младшего дошкольного» возраста тоже, не появлялось тогда ещё Анжел, Эдуардов или Владов (разве среди ссыльных). Под теми же, по святцам, именами жили мальцы, что и их деды, которые так и не дошли до лицеев, школ, гимназий. А главное, рос и прирастал крещёный люд, наделённый сказочными уменьями-дарованьями.

Не чудо ли, например, когда за мелкую денежку продали нищему-страннику тяжкую немочь слабого младенца? Выдали его перехожему человеку то ли через дверь, то ли через окно — потом взяли назад, одарили убогого мздой, чем и «сбыли» детский недуг. А дальше? Накормили и напоили гостя хлебосольно; послушали, может, от него опять же сказку… Сказки-то, кстати, бродяги сказывали как можно длиннее и подольше: в общем, сколько вечеров сказываешь, столько и ночей ночуешь. Да захожих-бездомных в Сибири и за так понимали и принимали братски… Ну так и что же?