Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 02

А то, что «бажёное» дитя и вправду выжило. Так и укрепился на земле волшебно выздоровевший в деревне Безруковой, близ Ишима, мальчик Петя Ершов, сын полицейского пристава из когда-то крестьянского, потом торгового рода и от женщины тоже семьи купеческой. Он-то наш русский полёт и воспел, и не только художественным словом этому полёту пособлял. Собственно быта он почти не писал, разве только в «Фоме-кузнеце» обозначил и этот свой дар; в целом же Ершов — не Мамин-Сибиряк. Но в каком именно быте, в каком именно ладе (по слову Василия Белова) коренится особый дух , то есть откуда именно идут напор и полёт и в каком типе человека так ярка и отрадна крылатость, — это Ершову было известно, и скрывать он этого не стал, только поэтично и обобщил и сам же «индивидуализировал».

По науке, это означает следующее. В «Коньке-горбунке» индивидуальное — оно же и типически всенародное. Иванушку-героя легко себе представить и на пашне, и в хороводе. Ему что лихо сыграть в разрывные цепи, что рвануть за облака: сперва в замысле, а потом и вполне по-научному, по-учёному.

Верно говорят учёные фольклористы: жизнь его даже и началась по сказке. А рождаются и выживают дети — не радостно ли и дальше отлаживать жизнь, да и наживать детей новых? Причём по скольку!

Так что было для кого ставить если не барак и «казарму щитовую», то новый пятистенок, новый крестовый дом, прирезать землю. Сперва редко и друг от друга сильно на отшибе, но непременно ладились часовенки и храмы, плодились монастыри. Помалу сперва же, но заводились то церковные, то ремесленные школы. При крепостях-острогах лепились и хорошели города.

Тобольском начиналась вся Сибирь. Перемещались оттуда на восток, на восток общесибирские и губернские столицы. С основания первого за Уралом городка Тюмени к пушкинско-ершовским, к менделеевским временам это столичное шествие от «Тоболеска», как значилось на старинных картах, прошагало вверх по Иртышу и на восход солнца до Омска, а там и до Иркутска. А со столичным рангом приходили и высокая культурность, и особый даже во всём блеск, причём даже и с античными оттенками. Скажем, «Иртыш, перерастающий в Гиппокрену» — чем не название для журнала в тех краях, где складывалось что-то гомеровски мощное, хотя и совсем новое. Казалось бы, впрочем, а зачем она — эта изящная культурность, зачем искусства с клавесинами и капеллами, музеями и даже замыслами завести городской театр? (Впрочем, сам Ершов этого театра ещё не увидел.) Ведь земледельческий, охотничий и ремесленный мир был насквозь пропитан народною великой не «культурностью», а собственно культурой. Ведь если «по-античному», то именно там был всецело здоровый дух в здоровом теле ?

Но зачем, снова же, догматичные мелочные прения? Нужен тоже и блеск, нужна шлифованная городская учёность. Нужны они для государственного замысла, для общего всенародного и державного роста — и они не излишни, если не презирают культуру земли — неба — хоровода и не образуют диковато-утончённый беспочвенный «карнавал». Необходима, неизбежна была Сибирь, например, для декабристов — и, конечно, чему-то Сибирь декабристов научила. Разве не так? Однако и они, как могли, просвещали всё то, чему какого-то особенного света несколько недоставало. Декабристы-учителя, декабристы-воспитатели, декабристы-лекари и переводчики, декабристы-архитекторы и инженеры. Из разрушителей возникали созидатели. Нет, что-то одно и то же, что-то общее всем нужно и на брегах Невы, и в далёких глубинах страны. Это полезно для наращивания скоростей, для особой блистательности, а можно сказать тут — и для надёжной обтекаемости полёта. Как немудрён в обращении ковёр-самолёт, так хитро отлажены должны быть и собственно стальные птицы… Вот почему, объехав с малым сыном всё Прииртышье и Приобье от Ишима и Омска до студёного Березова на Сосьве, привёз Павел Ершов своё чадо в 1824 году в тобольскую гимназию, расположенную под знаменитым и единственным в Сибири кремлём, под сенью грандиозного монастыря и собора, что глядят высоко в небо. А в гимназии был директором Менделеев-отец, а на Сибирь себя уже обрёк композитор Алябьев (выслан был тоже к начальнику-отцу). В Тобольск уже потянулись помянутые выше декабристы. Там потом быть и Ершову гимназическим преподавателем, инспектором и директором, составителем учебных программ, устроителем бесед и концертов, заступником за теснимых, забытых Богом или за падших…

Почитайте «биографическую канву», изготовленную для памяти о Петре Ершове его земляками-сибиряками, землячками-сибирячками: средоточием всего для поэта-педагога с малолетства был он — знаменитый город на знаменитой земле, заноси его судьба хоть в пушкинскую Северную Пальмиру, хоть куда.

Конечно, хороши виды с Васильевского на Неву. Хороша и священна Александро-Невская лавра. Она гордо стояла поблизости от невзрачных когда-то Песков с их многочисленными, простейшей застройки Рождественскими слободками (а позже — десятью Советскими улицами). Хороши сфинксы на набережной напротив университета. Но если кто побывал в Тобольске — даже в нынешнем, ещё только воссоздающем заново свою красоту (как Китеж, поднимающийся со дна не сам, а чьим-то усилием), если кто смотрел с высоты за свирепый Иртыш, на эти безмерные дали… Если кто ночью наблюдал оттуда звёзды; если кто видел в тех местах, на несказанно чистом мраке (не знаю, удачны ли слова), кто видел там зори и сполохи северного сияния… Да, слов не хватает вровень тем, что уже написаны ершовским пером.

Как и многое в Ершове, это иные люди пытались перетолковать или изобразить как пропаганду и агитацию. Скажем, царь — дурачок: раз так, то перед нами некое «долой самодержавие». А если дурак не царь, а Иван? Тогда, значит, что-то наоборот — и даже, указывали, недостойную затею предпринял поэт: ибо на что именно он предлагает «трудящему» народу равняться как на высшую доблесть? Неужели на дурость? А вот воспета красавица-татарка, даже татарка-героиня (как в «Сузге»). Об этом мы ведь уже сказали мимоходом, и об этом больше не надо, об этом лучше не надо? Ибо нельзя, конечно, приуменьшать; но нельзя же и преувеличивать!.. Или, скажем, отец поэта был полицейский; отец в Питере служит при каком-то чуть ли не жандармском корпусе — но зачем это «муссировать» (или «будировать»)? Так же вот и вычеркнули однажды Ершова из списка допущенных к изданию — с санкции, не ошибиться бы, Надежды Константиновны. Так же вот, наконец, распорядились — правда, тут уже Ершова «одобряя», — и со словами против неба . Они против религии, против небесного воинства — вот что они, оказывается, значат: критика поповщины — это хорошо.