Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 07

Следующий этап творческой судьбы Глазунова — 60–70-е годы — противоречив и спорен. Художник познал вкус и славы, и денег, и власти над публикой. Он уже обслуживает дипломатический корпус, объясняя это необходимостью ускользнуть от идеологических пут и партийного «досмотра», преподаёт азы живописи бесталанным жёнам влиятельных послов, «лудит», как любил говорить Фирсов, их портреты; те заступаются за него перед высшими партийными кругами, которые хочешь не хочешь, но вынуждены отпускать его по вызовам за границу. Сегодня к шведскому королю, завтра к президенту Италии, послезавтра к Индире Ганди или Джине Лоллобриджиде. Словом, началась судьба солоухинского «Кирюши». Да и не ускользнул он окончательно от опеки Суслова и Фурцевой: время от времени ему вменяют в обязанность изобразить жизнь революционеров Чили, Вьетнама, Кубы, нарисовать их вождей, что он делает легко и умело. Всё равно приходится платить за льготы, данные властью! Платит же Евтушенко стихами об острове Свободы, о Кастро, о том же Вьетнаме. Но одновременно художнику приходится расплачиваться у себя на родине за рекламу, за издания альбомов, за роскошную мастерскую, за выставки… Разве тут обойдёшься без портретов Брежнева, Суслова, Громыко, Косыгина, Щёлокова, Сергея Михалкова, Анатолия Софронова. Это была скрытая или явная плата за услуги. «Ты мине, а я тибе». Наши вожди, видимо, сообразили: «Зачем его перевоспитывать? Лучше — позировать, пусть пишет наши парадные портреты. При всех наградах».

Илья Глазунов, когда заходила речь о его бесконечном, создаваемом на протяжении всей жизни сериале, посвящённом сильным мира сего, всегда говорит, что, выполняя заказные портреты, он пишет историю. Недавно, перед открытием своей московской галереи на Волхонке, он пошёл дальше и честно признался в том, что его талант всегда подчинён воле заказчика.

«Художник создан для того, чтобы откликаться на предложения, и, допустим, если ваш банк закажет портреты ваших президентов, конечно, это будет очень интересно. Я с удовольствием соглашусь».

Однако не так прост был Глазунов, чтобы в расцвете сил легкомысленно и бескорыстно растрачивать свой талант на небогатую и бесперспективную натуру. Я помню, с каким восторгом молодые русские патриоты 70-х годов обсуждали в Манеже его исторические картины… Куликово поле, зловещий закат над Русью, князь, дланью указующий отроку-сыну путь победы, синеглазая девочка с бабушкой на фоне древних церковных стен и лазурных куполов.

Картины, в которых был заложен мощный национальный, идеологический и даже политический пафос, будоражили молодые сердца, звали к борьбе — за что? — трудно сказать! — но все чувствовали: за Россию… Правда, в них уже присутствовал элемент не то чтобы «окон РОСТа», но пропагандистского китча, в них уже были заложены зёрна «упрощения», зёрна будущих, на короткое время ставших знаменитыми, однообразных многофигурных полотен. Но кто тогда глубоко задумывался над сущностью живописи? Кто решился бы провести в митинговую эпоху грань между вечным и временным в искусстве? Не до этого было молодым людям с их жаждой немедленного действия. И Глазунов, как никто другой из художников, обладал способностью уловить и выразить эту жажду.

Но одной древнерусской истории для него уже было мало. Он, снискав себе лавры патриота и в официальных, и в культурных кругах, ищет и находит людей, судьба которых ещё окончательно не раскрылась, чей путь ещё загадочен и неясен, он чувствует, что за ними есть некое историческое будущее… Даже за бывшим членом Государственной Думы В. Шульгиным, за писателем, вышедшим из того же сословия, что и Глазунов, — Олегом Васильевичем Волковым. Но одновременно художник ищет опору в нарождающемся движении «Память», приближая к себе «Дим Димыча» — Дмитрия Васильева, не гнушаясь «плебейским» происхождением вождя «Памяти» и его соратников. Своим чутким слухом он уже слышит зловещие скрипы в железобетонных конструкциях социализма и осторожно ищет поддержку и понимание у русских патриотов с «диссидентским уклоном» — Шафаревича (1977 г.), Л. Бородина (1974 г.), Иванова-Скуратова (1976 г.), Солоухина (1983 г.)… Не зря в это же время он пишет портрет В. Распутина (1982 г.)

Талантливо угадывал натуры Илья Сергеевич!.. Все они останутся в истории. Все его персонажи.

И что правда, то правда — Илья Сергеевич в 70–80-е годы, сделав ставку на русских националистов, предпочёл не связываться с диссидентами еврейскими. Никаких портретов Бродского и Щаранского из-под его кисти не вышло. Он знал, что русские патриоты их не любят…

Помню, как на свое 60-летие в ресторане гостиницы «Россия», где собралось сотни три гостей и где Борис Брунов был конферансье и тамадой одновременно, Глазунов подошёл к столу, за которым сидели мы с Фирсовым, и, хитро улыбаясь, вполголоса сказал:

— Видишь, как я заставляю евреев работать на себя!

Но как он ни заставлял их работать на себя, в конце концов стал работать на них, потому что еврейские лица в галерее его портретов, отразившей борьбу и смену власти, появятся (в изобилии!) в качестве победителей сразу после 1991-го и особенно после 1993 года. С победителями обязаны считаться все, даже «великие», даже «гениальные»…

После первого свободного, реалистического периода, после второго, замешанного на русской национальной идее с приправами из плаката и китча, портретная галерея Глазунова стала официальной галереей победителей Великой криминальной революции и новых хозяев жизни.

Постепенно имена мировой и отечественной номенклатуры вытеснили из глазуновского творчества образы Дмитрия Донского, Сергия Радонежского, Ивана Грозного, а заодно с ними Распутина, Шафаревича, Солоухина, Бородина. А уж никому не известные, естественно вошедшие в мир юного Глазунова представители натуры простонародной окончательно остались в далёком, вдохновенном прошлом.

Объяснить всё это, к сожалению, достаточно просто: портретный ряд мировой элиты обеспечил его баснословными средствами, на которые можно было приобретать редчайшие картины старых мастеров, бесценные иконы, содержать квартиру-башню над новым Арбатом, построить загородный дворец в Жуковке, а уже в демократическое время открыть галерею на Волхонке, рядом со знаменитой галереей Шилова, и заиметь особняк между двумя полюсами власти — Московской мэрией и американским посольством.

В этом особняке я побывал в 1995 году. За узорчатой чугунной оградой стоял охранник в бронежилете, с автоматом. У его ног сидела овчарка… В обеденном зале, обрамлённом мраморной лестницей и портретами российских императоров (в подлинниках!), меня встретил хозяин с Дмитрием Васильевым, вождём общества «Память», ныне, как некий морок, исчезнувшим из нашей политической жизни.