Журнал «Наш современник» - Наш Современник, 2005 № 11

В борьбе с «левыми» — либеральными и коммунистическими — интернационалистами, космополитами и прочими шабесгоями из «Нового мира», «Юности», «Октября» правда была на стороне «правых», на стороне Михаила Петровича Лобанова.

В статьях, книгах Лобанова последних 15 лет не раз поднимается вопрос о смысле жизни. Итоговым видится размышление критика в статье «Милосердие». И вновь, как в начале пути, в период духовного самоопределения, Михаил Петрович сравнивает две версии смысла жизни — писательскую и «простого» верующего человека. И вновь отдает предпочтение второй, воспринимая долголетие как время, отпущенное на земле для избавления от грехов и возможности прийти к покаянию.

Взывание, которым заканчивается статья, не только очередное свидетельство глубинной русскости, православности Михаила Лобанова, но и одно из самых сокровенных, поэтичных, совершенных его творений: «Господи, нет предела милосердию Твоему! Ты сохранил мне жизнь на войне, в болезни, дал мне долголетие, и чем я ответил Тебе? Ты знаешь все мои грехи и сохраняешь милость Твою ко мне. Прости мне слабость мою и греховность. Ты же знаешь, как я верую, что если есть во мне что-то доброе, способное к добру, то это не мое, а Ты дал мне, как и те неиссякаемые дары Благодати, которые по великому милосердию Твоему проливаются на нас, на Твои, Господи, творения».

Естественно, что Михаил Лобанов — один из самых последовательных и стойких бойцов за Православие, за «твердыню духа», без каких-либо католических, экуменистических и прочих новаций. В статьях и интервью последних 20 лет он неоднократно негативно-точно характеризует и отца современных ересей, революционера от религии Вл. Соловьева, и его многочисленных последователей. В этой связи критик точно замечает о Солженицыне («Ему не нравится „окаменело ортодоксальное“, без „поиска“, Православие») и обобщает: «Как будто может быть какое-то не „ортодоксальное“, не „догматическое“ Православие — с расшатывающим догматы „поиском“…».

Определяя русскость, православность, М. Лобанов не сбивается на фактографически-формальное понимание вопроса, чем грешат авторы разных направлений, взявшие на вооружение схоластическую методу К. Леонтьева. И там, где того требует «материал», критик тонко и точно проводит грань между мировоззрением и творчеством, публицистикой и «художеством».

В интервью «Светоносец или лжепророк?», говоря о гордыне Александра Солженицына и Льва Толстого, проявленной по отношению к Церкви, Михаил Петрович справедливо утверждает, что у «безблагодатного моралиста Толстого» благодатное слово художника. У Солженицына подобное превращение обличителя в художника Лобанов не представляет, и с этим трудно не согласиться.

Естественно, возникает вопрос: что делать русскому писателю в сегодняшней ситуации «еврейского ига», возможен ли диалог с русскоязычными авторами? Этот вопрос М. Лобанов неоднократно рассматривает в своих статьях. В «Российско-кёльнских абсурдах» критик приводит собственное высказывание в беседе с немецким литературоведом В. Казаком: «Писателей навсегда разделило 4 октября 1993 года, когда „апрелевцы-демократы“ подтолкнули Ельцина к решительным действиям». Эта верная по сути и по факту мысль требует дополнительных комментариев.

Главное, думается, не в том, подтолкнули или нет (Б. Ельцин и его окружение спасали свои шкуры, и президент все равно пошел бы на крайние меры), а в том, что, подписав известное письмо, разрешили кровь «по совести». Если бы расстрела и не было, вина и грех подписантов были бы не меньше.

Во-вторых, только ли события октября 1993 года разделили писателей, не произошло ли это раньше? Главная линия водораздела — отношение к России — проходит через сердца и души. И без пролитой крови не может быть общности с теми, для кого Россия — «сука», «раба», «материал для творчества» и т. д.

Статья «Моя позиция», опубликованная через три года после «Российско-кёльнских абсурдов», вызвана награждением Валентина Распутина Солженицынской премией. В статье рассматривается вопрос о возможности объединения в рамках одной культуры разных сил — именно такую цель поставили перед собой организаторы премии. Михаил Лобанов сомневается в том, что данное мероприятие, во время которого обнялись В. Распутин и Б. Ахмадулина, может стать началом сближения русских и русскоязычных сил. Он, как и Вадим Кожинов в случае с Андреем Нуйкиным, руководствуется логикой: фамилия поэтессы стоит под письмом 42-х, призывавших Ельцина к кровавой расправе в октябре 1993 года.

С таких же позиций Лобанов оценивает пафос «Двести лет вместе» А. Солженицына. Призыв к сближению в настоящих условиях означает подавление воли к национальному сопротивлению. Следующие слова из статьи «И вздрогнут наши недруги!» — лейтмотив публикаций последнего десятилетия, лобановский вариант сопротивления русского народа, логически вытекающий из всей героической жизни Михаила Петровича — русского критика «на передовой»: «Национальная идея — это не академическая болтовня о „соборности“, „общечеловеческой отзывчивости“ (довольно с нас этих „общечеловеческих ценностей“), национальная идея — это борьба не на жизнь, а на смерть с нашими врагами, уничтожающими нас как нацию. Вот тогда-то и вздрогнут наши недруги, когда не только услышат, но и уверятся, что это не шутки, а настоящая война».

В 1926 году, отвечая на традиционный вопрос пушкинской анкеты «Каково ваше отношение к Пушкину?», великий Иван Бунин, сославшись на одного из своих героев-мужиков, скажет ясно и просто: «Никак я не смею относиться к нему…». Как точно расставлены здесь слова, кристаллизующие понятие меры и ту иерархию ценностей, которая определяет и эстетику, и этику, и многое другое в том явлении, которое называется русская классическая литература. В ответе на ту же анкету Бунин язвительно заметит: «…Откуда такой интерес к Пушкину в последние десятилетия. Что общего с Пушкиным у „новой“ русской литературы, — можно ли представить себе что-нибудь противоположное, чем она — и Пушкин, то есть воплощение простоты, благородства, свободы, здоровья, ума, такта, меры, вкуса?..».

Предложенная мною параллель лишена всякой туманной двусмысленности и многозначности. Знакомясь с материалами на тему «Кто писал за Шолохова», не перестаю вспоминать бунинский ответ: «Никак я не смею к нему относиться…». Но нет смысла взывать к чувству меры, когда это чувство не воспитано и отсутствует… Тема доходная и хорошо оплачиваемая, и стоит только пожалеть ее «созидателей»: сколько человеческих сил потрачено (и тратится) на эти якобы научные открытия, сколько ненависти (она ведь тоже организм точит) выливается на Шолохова (как живого человека), а также и на само понятие Родина…