Альманах Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 4

Тебя совсем не понимаю
И слов твоих не принимаю
О том, что жизнь мрачна,
как снег,
Так мало любишь, человек!
Во всем, что есть,
на что гляжу, —
Я смысл счастливый
нахожу.
Ложится снег
на тротуар,
Он для тебя
немил и стар.
А для меня
холодный снег —
И свежесть дня,
и детский смех.
Под снег в тайге
я танцевал
С любимой вальс,
мой первый вальс.
Костры горели,
как огни.
И вспоминал
наш мастер дни,
Как, замерзая
от снегов,
Он брал Кронштадт,
он шел на Львов.
И, побеждая,
он кричал:
«Пусть будет снег!»
и целовал
Снежинки,
пальцами ловя.
Какие мудрые слова:
«Пусть будет снег!»…
Я помню шторм.
Семь дней на катере
в пути.
И мы остались
без воды.
Кряхтел натуженно
мотор.
Он нас, как бес,
тянул домой.
Но нет воды —
беда бедой.
У капитана сохнет рот.
Во флягах пусто:
капли нет.
Но вот светлеет
небосвод
И шлет нам снег,
пушистый снег!
Его хватали котелками,
И целлофаном, и руками…
И, как в войну,
старпом кричал:
«Пусть будет снег!»…
Потом был чай,
Тот теплый
снежный кипяток —
Он как воды святой
глоток.
Мой белый снег —
мое спасенье,
Души уставшей
вознесенье.
Я столько лет
не видел мамы,
Истосковался так
по ней!
Когда обнял ее,
над нами
Пошел январский
тихий снег…
Мой снег густой —
моя Россия,
Любовь, что в песню
перешла.
Идут снега с небес
косые,
Идут прямые —
жизнь светла.
И я тебя не понимаю.
И слов твоих не принимаю
О том, что жизнь мрачна,
как снег.
Люби сильнее, человек!

Софья Павловна, Софья Павловна,
Дорогая мама моя,
Стала кудри твои опаливать
Неразумная седина.
И трубят над тобою осенью
Гуси-лебеди в вышине.
Пусть я сам уж шагаю озимью —
Молодой ты живешь во мне.
Молодой, красивой отчаянно.
С детства виделось мне в окно:
Всё красивое – это мамино,
Всё прекрасное – от нее.
И к тебе любовь незабвенная
В сердце мальчика перешла
И на башни Кремля алостенные,
И на русские колокола.
На березы, что пляшут весело,
На стога, что в степи тихи.
И, поняв это, как-то вечером
Ты шепнула: «Пиши стихи».
Софья Павловна, Софья Павловна,
Дорогая мама моя,
Мне надежду твою оправдывать,
Пока жизни горит маяк.
Было трудно мне в море, больно.
И под Южным Крестом, кляня
Непутевую качку, я помнил:
Софья Павловна есть у меня!
Софья Павловна —
значит, мама,
Значит, Родина, отчий дом.
И тоска моя, как ни странно,
Исчезала под грохот волн.
Ты писала:
«Не бойся смерти.
Переборешь штормов накал.
Вспомни, сын,
как ты в сорок третьем
В лазарете стихи читал.
Как в глазах бойцов в лазарете
Свет великой веры не гас.
Как они говорили: «Дети —
Пусть живут они лучше нас».
Софья Павловна, Софья Павловна,
Дорогая мама моя,
Тебе тоже было несладко ведь,
Ты прости за это меня!
Помню хлеба с ладонь, не больше,
На большую нашу семью,
Помню суп, что полыни горше,
Телогрейку мужскую твою…
Помню, как говоришь саперу,
Обожженному в ноги войной:
«Выйдешь в сад ты весенний скоро,
Потерпи немного, родной!»
Помню всё!
Как идешь ты пашней
С похоронкой в дрожащих руках.
Как спросил я:
«От дяди Саши?
Почему же ты, мама, в слезах?»
Непонятное стало памятным.
В Сталинграде в весенний день
Рядом с Волгой
высоким памятником
Поднялась дяди Саши тень…
Только что я о трудном детстве?
Всё проходит, как дым в бою.
Не старушкой – красивой невестой
Помню больше маму свою.
День Победы – огни во Львове.
Фейерверк салюта в Москве.
Нет уж боле
военной боли.
Черных красок нет в синеве.
Как ты счастлива, что не дремлют
В тучах ласковые сады,
Что не пули – роса на землю
Тихо падает с высоты.
Чувством радости, счастья жизни
Ты мой мир наполнишь сполна.
И работать во имя Отчизны
Ты, как всех, призовешь меня.
И уйду я в поля иные,
Чтобы где-то в приморской тайге,
Воспевая дела земные,
Вспоминать под гармонь о тебе.
И, когда станет полдень хмурым,
Мать чужая с другим лицом
У далеких сопок Амура
Угостит меня молоком.
Как вы, матери,
в главном схожи!
И в привычку вошло у меня
Перед каждой старушкой-прохожей
Непременно кепку снимать.
И приветствовать:
«Мир вам, мамы!»
И один их кивок головой
Придает мне отваги в самый
Тяжелейший час огневой.
Да и нынче сыны на парады
Редко ходят, а больше – в бой.
И, как прежде, всему мы рады,
Что напомнит о маме родной.
Ну а больше мы почте рады.
Отправляйте же, мамы, нам
Чаще письма, как хлеб и снаряды,
Что в войну помечали: «Сынам!»
Ты мне нежно всегда писала.
И приятно сегодня сказать,
Что беда за бедой отступала,
Начинал лишь те письма читать.
Я на стройках сейчас Джезказгана.
И не ною от смертной тоски.
Согревают в морозы, мама,
Твои теплые шарф и носки.
Что мне ветры, ненастье, осень?
Здесь в родимом краю глухом
Мы живем ради новых весен,
Ради новых строек живем.
И когда полетят сквозь годы
По гудящим путям поезда,
Вновь меня увезут пароходы
В боевую страну Труда.
Будут сниться мне вновь в разлуке
Твои руки, что пахнут землей.
Бронзовелые нежные руки,
Как над степью закат золотой.
Я твой облик свяжу с небосклоном,
С хлебной нивой совсем неспроста.
Дочь крестьянина,
ты непреклонно
Отдаешь всю земле себя.
И волнует меня, как рыданье,
Сад, что вырастила в степи.
Не бесследно твое дарованье —
У народа об этом спроси!
И пройтись твоим садом славно нам!
В нем я встречу новых друзей.
И мне скажут они: «Софья Павловна?
Да побольше б таких людей!»
Да, побольше бы!
Чтобы сыну,
Сыну каждому осознать,
Что, как солнце, необходима
Нам до смертного часа мать!
Мы в долгу всегда перед нею,
Ты без матери – сирота.
И пусть голос твой онемеет,
Коль обидишь ее когда.
Так беречь нам ее седины.
Целовать ладони ее.
Как она постоит за сына,
Постоим, сыновья, за нее.
Софья Павловна, Софья Павловна,
Дорогая мама моя,
Никогда я не буду оплакивать
И считать все твои года.
И за то, что не ходишь согнутой,
И за то, что жива, и в бою,
И в дни горя, тревог не дрогнула, —
Благодарность прими мою!

Не забыть мне Кремлевские башни
И огни над Москвою-рекой.
Подмосковья широкие пашни
И березовых рощиц покой.

Улиц добрых и ласковых руки.
И размах у Кремля площадей…
Ты со мною, Москва, в разлуке,
До заката последних дней.

Я запомнил аллеи парков
И улыбки родных москвичей.
Полыхают на небе ярко
Звезды синих твоих ночей.

И с собой увезу я навечно
Расставания грусть по Москве.
Пусть шумят над тобой беспечно
Тополя в серебристой траве.