Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2015 № 7-8

Когда в СССР в 1970 году вышли в русском переводе научно-популярная «Вселенная» и роман «Сами боги» (1974) американского астронома и писателя-фантаста Айзека Азимова (1920–1992), то многие наши любители астрономии и почитатели научной фантастики нашли её менее интересной и в смысле новизны, и в смысле формы подачи сложных астрофизических явлений. И это вполне понятно. Борис Александрович в период своих душевных и интеллектуальных озарений мог увидеть за «ветхой занавеской Тьмы» такое, чего не могли узреть многие с помощью самого мощного в мире телескопа Хаббла. Он многое в астрономии сделал первым и многое предвосхитил в изучении генезиса планетарных взаимодействующих галактик (в частности, принцип взаимодействия двойных галактик «Мышки» (NGC 4676А и NGC 4676В – А.А.).И независимо от Роберта Трюмплера он обнаружил также существование поглощения света в межзвездном пространстве. Он чувствовал наличие в «пустом пространстве» некоего межгалактического эфира, «тёмной материи», без которой невозможно объяснить разнообразия форм галактик, без которой невозможно равновесие всего сущего (Воронцов-Вельяминов Б.А. «Внегалактическая астрономия». М., Издательство «Просвещение», 1973; «Очерки о Вселенной». Изд. 4-е. М., 1974).

При сборе текстов научно-популярного характера, предназначенных для детской, подростковой, школьной аудитории у Алексея Ивановича Маркушевича возникли трудности с текстами по алгебре, геометрии и математическому анализу, изначально связанному с наследием математического «языка», с его грамматикой и «духом» положительных и отрицательных чисел, так сказать, с философией бесконечно больших вещественных и мнимых чисел. Как и прежде, он рассчитывал на авторов статей из журнала «Математика в школе», но здесь ему нужны были не просто талантливые педагоги-методисты и новаторы, а опытные с большим стажем пропагандисты научно-популярных знаний и достижений науки и техники. Раньше таким человеком, умевшим адаптировать для любознательных детей любой сложный математический текст, был поэт-футурист, прозаик и теоретик стихосложения, математик и статистик Сергей Павлович Бобров, но он умер в 1971 году, а его близкий приятель и коллега по теории русского стихосложения, великий математик XX века Андрей Николаевич Колмогоров, увы, таким даром не обладал. Для того чтобы использовать для третьего тома «Детской энциклопедии» хотя бы частично из уже написанного С.П. Бобровым в качестве занимательной математики, Алексею Ивановичу Маркушевичу пришлось подключить вдову усопшего поэта-математика – Марию Павловну Богословскую-Боброву (4).

А поэтому всё, что касается малоизвестного из долгой и трудной жизни Сергея Павловича, я узнал от самой Марии Павловны и друга поэта – великого математика XX века А.Н. Колмогорова(Б).

С поэтом Бобровым и математиком Колмогоровым Алексея Ивановича Маркушевича долгие годы сближали в основном деловые отношения, связанные с изданием книг учебного и научно-популярного характера, таких как «Библиотека учителя», «Популярные лекции по математике», «Энциклопедия элементарной математики» для учащихся старших классов, трёхтомного научно-популярного издания «Что такое? Кто такой?» для младших школьников и, конечно же, 12-томной «Детской энциклопедии», главным редактором которой он являлся с 1971 по 1978 год.

В 60-70-е гг. XX века А.И. Маркушевич являлся одним из видных деятелей движения за реформу школьной математики, одним из тех, кто определял содержание образования в средней школе, кто участвовал в создании новых школьных учебников по математике и разрабатывал теорию школьного учебника будущего. Кроме этого, он являлся видным специалистом в области книговедения, автором множества оригинальных статей по истории рукописных и первопечатных книг-инкунабул.

А.И. Маркушевич дружил и сотрудничал с репрессированным художником и математиком Сергеем Михайловичем Ивашевым-Мусатовым (1900–1992), который сделал замечательный экслибрис «Из книг А.И. Маркушевича».

С.М. Ивашев-Мусатов учился в 1918–1923 гг. на физико-математическом факультете МГУ, в 20-е годы занимался в художественной мастерской М.Ф. Шемякина, в АХР у И.И. Машкова и Б.В. Иогансона, а в 30-е годы трудился на курсах повышения квалификации художников-живописцев и оформителей в мастерской М.К. Соколова.

Ремесло художника-оформителя помогло Ивашеву-Мусатову выжить в Степлаге (Карагандинской области), куда он попал в октябре 1948 года в связи с делом Даниила Андреева по приговору ОСО МГБ СССР. Лагерный номер СА 759. срок – 25 лет лишения свободы с последующим поражением в правах. Освободился в апреле 1956 года и по возвращении в Москву подружился с А.Н. Колмогоровым и полностью посвятил себя популяризации математики и написанию математических статей для научно-популярных изданий под эгидой и редактурой А.И. Маркушевича.

У Колмогорова была своя методика написания статей для большой энциклопедии, или многотомного энциклопедического словаря, где научный редактор даёт автору строго ограниченное место. При самом минимуме Колмогоров советовал ограничиться дефиницией и несколькими фразами после неё, доступными для понимания человека со средним школьным образованием. А если речь шла о большой статье, о большом объёме текста, то тогда статья дополнялась разделами, требующими специальных знаний и соответствующей библиографии. Но совсем по-другому обстояло дело с написанием кратких научно-популярных статей для «Детской энциклопедии», для этого был необходим язык детского писателя, а Колмогоров, как великий теоретик языка и специалист в области математической лингвистики, таким даром не обладал. Зато им обладал в совершенстве Сергей Павлович Бобров.

Я несколько раз общался с Андреем Николаевичем по делам подготовки к изданию «Детской энциклопедии» в конце июля и в начале августа 1973 года, когда он вернулся из очередной океанологической экспедиции под руководством Андрея Сергеевича Монина, директора Института океанологии АН СССР, видного гидромеханика, метеоролога и океанолога (который, как я узнал позже, был сыном Сергея Петровича Боброва от первой его жены, поэтессы Варвары Мониной) (6).

Жил Андрей Николаевич в ту пору в жилом крыле основного корпуса здания МГУ на Ленинских горах, и быт его был весьма скромным и неприхотливым. Сегодня так убого живут, пожалуй, только доценты-почасовики, вышедшие на пенсию по возрасту. Мне, провинциальному юноше, родившемуся в землянке и выросшему в саманной хате, бросилась в глаза его цветная навыпуск сатиновая рубашка с весьма заметной заплаткой на воротнике, протёртые в коленях синие тренировочные штаны, дырявые, засаленные домашние тапки и торчащий из правого тапка большой палец с синеватым ногтем. В таком виде ходили в основном многие горожане в конце 40-х годов, но для начала семидесятых, для эпохи «зрелого коммунизма», это было слишком… Такая роскошная, огромная сталинская квартира и такая захламленность, такая неприкрытая бедность… И кругом книги, книги, книги, журналы, газеты, вырезки из научной периодики и гранки, типографские вёрстки, черновые, машинописные и рукописные варианты статей. И всё это в художественном беспорядке – на полу, тахте, подоконнике, на спинках пыльных кресел. Не знаю, может, такой запущенный быт великого учёного был вызван его длительным отсутствием, вполне возможно, но у человека делового и предприимчивого такого равнодушия к бытовой стороне жизни обычно не бывает. Скорее всего, что Андрей Николаевич принадлежал к числу тех одержимых учёных, для которых, кроме занятий любимым делом, ничего больше в сущности и не надо, кроме самой малости, о чём мечтает каждый одержимый творчеством человек: