Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2016 № 1-2

– Сегодня окончательно подгоню, завтра утром вылет, товарищ Полковник!

Я посмотрел на истребителя, он улыбался. Полковник гордился, что судьба не разлучила его с Фёдором, несмотря на послевоенные трудности. В 1950 году каким-то невероятным образом их жизни пересеклись, и они уже не расставались, полностью доверяя и помогая друг другу, не разделяя свои чувства на «до» и «после» войны.

Мы любовались тонкой работой Фёдора. Невозможно было определить, куда был нанесён удар. То, что удар был сильным, подтверждала помятая «Победа» техника-механика. Я знал, металл на этой добротной машине был твёрдым, основательно помятая дверь и багажник говорили, что таран был опасным, он состоялся благодаря верной дружбе боевых товарищей, которая прошла испытание войной.

– Не надоело тебе на «Победе» ползать? – бросил Григорий ехидно. – Попроси Полковника, чтобы подсуетился что-то реактивное тебе достать.

Фёдор хмуро глянул на Григория, тот остановился на полуслове. За Фёдора ответил Михаил:

– Я ему уже боюсь предлагать, он мне как-то отрезал.

«Победа» – это состояние души, он за неё из окружения выходил, самолёты при любой погоде ремонтировал, ждал её 1418 дней и не намерен менять на какую-то жестянку! Вот такой он человек, техник-лейтенант Фёдор Иванов.

Глаза Полковника горели уважением и радостью.

Я разметил тонкую фанерку, просверлил отверстия под ордена, которые прикручивались на лацканы кителя, натянул белое полотно и прикрепил медали, которыми были награждены мои родственники за время Великой Отечественной войны. Аккуратно на рамку со стеклом наложил фанерку с наградами и закрепил всё вместе тонкими гвоздиками. Водрузил собственное изделие на книжный шкаф и обрадовался, что к семидесятилетию Победы я могу открыто гордиться дедовским орденом Святого Георгия четвёртой степени, его орденами Славы, Красной Звезды и Отечественной войны. Награды деда, отца, тёщи и тестя наполняют меня гордостью, что я родился в семье людей достойных, гордых, храбрых и свободных.

Утро выдалось прохладным и ясным. Солнце нехотя всходило из-за горизонта; его ярко-оранжевый сегмент уже показался над полосой тёмных облаков, которые скопились над горизонтом.

Солнечный свет разливался по небосводу розовым куполом, щедро освещая землю. Я вышел на утреннюю тренировку, которую приучил себя делать пять дней в неделю, оставляя два дня на отдых. Ровно час я кидал мяч в баскетбольную корзину, ловил его руками или с удовольствием принимал то левой, то правой ногой, отбивая в футбольные ворота, которые стояли напротив баскетбольного щита. Такая тренировка заряжала меня энергией и наполняла упругостью мышцы, которые должны удерживать моё расхлябанное правое колено. В это утро броски прицельными не получались; мяч упрямо не хотел влетать в узкое горло сетки, ударяясь то в щит, то в обруч. За час я должен был пятьдесят раз попасть мячом в баскетбольную корзину. Зазвенел будильник мобильника, тренировка закончилась на сорок первом успешном броске.

«Вот рыбья холера», – пронеслось в голове выражение Марютки. Настроение после этого воспоминания почему-то улучшилось.

«Сорок первый» – ранняя революционная мелодрама Лавренёва, трагический романтизм которой отпечатался в юном сознании как небольшая повесть и кинофильм со знаменитыми актёрами.

Поэтические опыты молодой революционерки вызвали ироничное воспоминание о том, как она пыталась рифмовать непослушными корявыми строками собственные чувства и политические измышления:

Слово «двадцатеро» вызвало у меня двоякую иронию, направленную внутрь себя, потому что в юности мне часто приходилось придумывать слова, которые не существовали в словарях, но, как мне казалось, создавали гармонию и рифму. Иногда я сам, как Незнайка в поэтических опытах на слово «пакля» рифмовал: «рвакля – шмакля»… Мне казалось, романтические чувства, которые переживал в юном возрасте, невозможно описать простыми, всем понятными словами, поэтому ссылался на Маяковского с его неологизмами и старался придумать новые слова с потаённым и одновременно ясным смыслом. Все эти мысли перекрылись воспоминаньями о красоте Изольды Извицкой, которая помогла мне запомнить Марютку, обаятельную, притягательную, поэтессу и снайпера.

«К чему эти воспоминания?» – спросил я себя, уходя со спортивной площадки и переключаясь на бытовую повседневность.

Мною давно замечено: ничего случайного в жизни не происходит, всё имеет какой-то смысл, который иногда просто невозможно понять. Надо было собираться на работу, моя специальность агронома-садовода давала мне возможность подрабатывать, приводя в порядок приусадебные участки зажиточных граждан.

Как всегда, в 7-30 я миновал странный Т-образный перекрёсток, знак перед которым показывал – главная улица направо, но не прямо, и подъехал к дому из светло-кофейного кирпича. Его двухэтажный фасад был ярко освещён утренним октябрьским солнцем, тёплые лучи отражались в узком высоком окне, которое вытянулось по боковой стене. За стеклом смутно виднелась винтовая лестница, которая поднималась с первого на второй этаж. По идее архитектора, естественный свет через окно освещал ступени и выполнял роль индивидуального архитектурного замысла, который выделял этот дом от других. Крыша была накрыта тёмной медью, которая придавала зданию сходство со средневековым замком. Ворота из листового железа были покрашены масляной краской, кое-где уже облупившейся. Перед домом приютилась чья-то избушка «на курьих ножках», которая никак не хотела исчезать за приемлемую для хозяйки цену. Упрямая ветхая изба при помощи пьющего хозяина всё время поворачивалась задом, когда хозяйка особняка пыталась договориться с владельцем о продаже этого убогого чуда. Бабу-Ягу я в этой избушке не видел, но какаято кикимора или современный леший там наверняка проживали.

Меня это не касалось, но фасад хозяйского дома явно проигрывал, возвышаясь над этим неказистым сооружением.

Я прошёл в сад. Осень уже отпечаталась на некоторых деревьях желтизной и бордовостью. Яблоки и груши поспели и были уже убраны. В глубине продолговатого сада остались только поздние персики, который висели на довольно высоких деревьях. По заданию хозяйки мне необходимо было сорвать созревшие плоды, уложить их в ящики, убрать урожай в подвал и навести порядок под деревьями.