Журнал Российский колокол - Российский колокол, 2016 № 1-2

И такой случай представился. Пошли они с Антипой – Рождественским постом дело было – на медведя. Неделей ранее приметил Козьма в дубняке за Моховым болотом по характерным признакам берлогу. Быстро сговорились, приготовили рогатины, веревки, ножи. Волокушу, чтобы медведя в село тащить, изготовили заранее. Дурная примета. Как в народе говорят: шкуру неубитого медведя поделили.

Словно чувствовала Лукерья, что нехорошим закончится молодецкая забава бесшабашных друзей. Уж так отговаривала, так упрашивала, можно сказать, умоляла: «На кой столько мяса в пост!

А ежели солить его, одной соли половиной пуда не обойдешься.

Соль нонча вон какая дорогая!» Так кто же матерей больно-то слушает! Смеются оторвяги: «Хватит, Лукерья, кудахтать да тоску нагонять. В первый раз, что ли, за медведем идем? Одного сала нутряного пуда два, если не больше, в медведе – лечи больных, не хочу. Мы тебе соли сколько хочешь купить можем. Да что там какая-то соль! Мы тебе из шкуры медвежьей шубу сошьем и рысака с резными санками впридачу подкатим. Будешь как боярыня какая по своим роженицам разъезжать». – «Не нужны мне ваши санки с рысаками и шубами. И соли, на деньги неправедные купленной, тоже не нужно», – отмахнулась от их шуток расстроенная Лукерья.

Рогатины готовил Козьма. Маленький такой сучочек, древоточцем подточенный, сразу и не углядишь. Козьма углядел, но промолчал. И сколько ни пытался потом достучаться до собственной совести, однозначного ответа – мол, специально не заметил или же на авось понадеялся – так и не получил. Но честно рассудил: раз так сильно этого хотел, значит, виноват в гибели друга, чего уж Бога зря гневить!»

Вон как оно все получилось! Разъяренного медведя, выскочившего из берлоги, подхватил на рогатину стоящий впереди, более рослый и сильный Антипа. Умелым движением всадил грозное оружие под медвежьи ребра, по самую развилку. Медведь повис всей тяжестью своей многопудовой туши на рогатине. Задохнулся от внезапно охватившей его боли и натужно заревел. Еще несколько мгновений, и с ним будет покончено. Будь Антипа хотя бы немного поосмотрительнее и не торопился бы, может быть, все бы и обошлось.

Нет, решил покрасоваться, ускорив события. Вот, мол, мы какие! Что нам какой-то там медведь! Приподнял рогатину, чтобы уж наверняка завалить «хозяина». А рогатина возьми да и хрустни от усилия. Почитай, по тому месту, где тот злополучный сучочек и находился. Был у Козьмы шанс – помочь другу. Когда медведь сгреб кожу на голове Антипы вместе с волосами на лицо, мог Козьма точным ударом в сердце своим заголенищным ножом прикончить несговорчивого топтыгина. Мог, да не успел. А может, и не успел потому, что не сильно этого хотел. Словно орех, расколол медведь своей лапищей череп Антипы, довершив страшное дело.

Антипа даже вскрикнуть не успел.

И как оно в жизни бывает, только помри, а там схоронят и некоторое время, пока помнят, поминать будут регулярно. Потом все реже и реже. А потом, глядишь, и вовсе позабудут. А как известно, сколько человека помнят, столько он и жив в памяти. По всем христианским канонам Антипу поминали несколько раз.

В день похорон, на девятый и двадцатый день блины разнесли.

Душу безвременно усопшего всей деревней проводили на сороковой день. Не скупились.

Тут уж и сам Козьма, и другие подельники Антипы раскошелились. Хоть и сказывают: ватажником был и похабником слыл грешный, однако слова плохого о нем ни у кого язык не повернулся сказать. И стало это событие потихонечку отходить на второй план. Прочих забот в деревне непочатый край. Стал забываться и Козьма. Поразмыслив, решил, что его специального умысла в этом деле нет. Сучочек, видите ли, на рогатине был! Да сколько этих сучочков на дереве. За каждым разве усмотришь! Подумал так Козьма, и вроде бы полегче стало. Но куда там! На Троицу снится ему сон. Будто пришел к ним рано утром, еще скотину на пастбище не выгоняли, Антипка. Веселый такой. Присел на скамейку под образами. От предложенных щей отмахнулся: «Да какие там, Козьма, щи! Мысль у меня давно уже в голове витает. Хочу церковь на Лысой горе, что возле речки Камышовки находится, построить. Негоже как-то получается. Деревня у нас большая, дворов под двести, а церкви с испокон века никогда не было. Да теперь не суждено будет моим мыслям сбыться. Вона как все повернулось. Сыночков Маруськиных, не рожденных еще, хотелось бы именами Антип и Козьма окрестить». «А сыночки-то у вас с Маруськой откуда? Если бы что намечалось, Лукерья давно бы подметила», – хотел спросить Козьма, но не спросил.

Сидит Антипа на лавке, а Лукерья у печи хлопочет. И ничего из сказанного Антипой не слышит. Прямо как оглохла. Да и самого Антипы не видит. Не похоже на Лукерью, что притворяется. И тут что-то отвлекло внимание Козьмы. То ли мышь в подпечке пискнула, то ли муха на окне громче обычного зажужжала, то ли еще что, он потом никак вспомнить не мог. Только смотрит Козьма, а Антипы уже нет. Нет и Лукерьи. Она ему уже со двора кричит:

«Смотри, Козьма, что деется! Что деется! Поглядь, поглядь! Над Лысой горой сразу три радуги, одна в другой, расположились. Никогда такого не видела. А солнышко-то как играет, словно на Пасху. В честь пресвятой Троицы, стало быть!»

Вот тогда и рассказал все Козьма Лукерье. А ей и рассказывать ничего не нужно. Давно бы уж нужно было задуматься Козьме, с чего это она за последнее время так поседела и сгорбилась.

И решил тогда Козьма сам построить Антипину церковь. Охотников помочь в его начинании что-то не находилось. Подельники по прошлым ватажным делам тоже не торопились пустить часть неправедно нажитого на замаливание грехов. Все, к кому ни обращался Козьма за помощью, делали страшные глаза и отмахивались от него, как от надоедливой мухи: «Да ты чего это, Козьма, удумал! Мелешь невесть что, словно белены объелся! Церковь – это тебе не избу или светёлку построить. Церковь – это такое!

К этому делу просто так, с кондачка, не подступишься! Одного строевого леса на тыщи рублей нужно. А петли и прочие скобяные изделия? А жесть на кровлю? А стекло? А лак и краска…»

И принимались яростно загибать пальцы. В его затею не верил никто. Похоже, что переставал верить и сам. Хотя в начале строительства большие деньги и не требовались, потому что сруб Козьма планировал рубить из доступной осины, которой в окрестных казенных лесах прорва непочатая. Строевым лесом обленившийся народец печи круглый год топит. А так все лучше, чем на корню сгниет или сгорит при лесном пожаре.

Прошло полгода со дня смерти Антипа, год миновал, а Козьма так и не отважился переступить порог Маруськиной избенки.

И чем больше проходило времени, тем задача эта становилась непосильнее. Подкараулил ее как-то вечером возле родника, неуклюже облапал. Сережки с бирюзой попытался всучить. Про любовь свою давнюю что-то бормотал невразумительное. Бесполезно. «Ничего мне больше на этом свете без Антипушки моего не нужно, – говорит Маруська, – свободная я, он еще об прошлом лете вольную мне выхлопотал. Будешь настаивать, вообще в монастырь уйду. Да и чего ты во мне нашел? Мало ли девок на деревне незамужних? За тебя любая с радостью пойдет».