Коллектив авторов - Российский колокол №7-8 2015

Так, он обильно цитирует работу Карамзина «О древней и новой России в её политическом и гражданском отношении», где великий историк объясняет своим современникам смысл Великой Французской революции. Там много откровений для нынешнего читателя («Власть порядка есть для народов не тиранство, а защита от тиранства»), но одно место из этого карамзинского текста поставило меня перед вопросом, на который я не нахожу лёгкого ответа:

– А как мы, по милости истории подпадающие то под одну, то под другую «власть порядка», должны, попросту говоря… жить?

Карамзин отвечает: «Мы, частные люди (читается как «честные» – Л.А.),должны жить спокойно, повиноваться охотно и делать всё возможное добро вокруг себя».

Ну, и как? А если безумная эпоха так скрутит, что «вокруг себя» сделать что-нибудь доброе невозможно, – что тогда? Хорошо жить спокойно в мирное время, охотно повинуясь разумным правилам, а если выпадет время катастрофическое? И ты никуда не можешь деться от своего народа, в смертельную круговерть попавшего: и бросить его не можешь, и броситься от него некуда – везде тотальный ужас. Мы такие ситуации знаем не только из книг, мы их сами переживали. И, боюсь, ещё будем переживать. Что делать, если ты не можешь предать свой народ (свою страну, свою нацию, свою партию, наконец!) и должен оставаться в этой тотальной системе?

Оставаться и делать то, что вынужден, но невынужденного зла! А делать добро там и так, как это только возможно.

Предчувствовал, что ли, Карамзин то, что было уготовано нам историей в эпоху мировых войн и тотальных диктатур?

Наверное, предчувствовал…

А Чаадаев? Скандальные его «Философические письма» Никонов цитирует обильно (а также и широко известный ответ Пушкина: «ни за что на свете» нельзя «переменить Отечество и иметь другую историю»).

Отношение Вячеслава Никонова к этому достославному спору просвечивает в обороте «головокружительный вираж», который годы спустя совершил Чаадаев, признав право России следовать собственным путём (а не западным).

Меня в этом общеизвестном головокружении озадачивает опять-таки косвенное замечание Чаадаева в процитированном фрагменте «Писем»:

«Мы растем, но не зреем; идем вперед, но по какому-то косвенному направлению, не ведущему к цели… Мы принадлежим к нациям, которые, кажется, не составляют еще необходимой части человечества, а существуют для того, чтобы со временем преподать какой-нибудь великий урок миру».

Ну, каково? Преподали-таки урок сто лет спустя после этого пророчества! А дальше что? Собирать силы для очередного подвига, от которого то ли воодушевится, то ли отшатнётся «всё человечество»? И это – наше роковое предназначение? А может, всё-таки сменит история непонятный гнев на непонятную милость, и попробуем мы жить бестрепетно и безропотно, то есть счастливо в каком-то сказочном смысле? Вынесем ли мы такое? Или это будем уже не мы?

А мы – как должны жить, имея за спиной такие виражи?

«Арзамасец» Сергей Уваров, ставший министром просвещения, оставил нам в наследство (и в поучение) знаменательную триаду. Вот из какого «затруднительного положения» он думал нас спасти:

«Мы, то есть люди девятнадцатого века, в затруднительном положении: мы живем средь бурь и волнений политических… Народы меняют свой быт, обновляются, идут вперед. Никто здесь не может предписывать своих законов. Но Россия еще юна, девственна и не должна вкусить, по крайней мере теперь еще, сих кровавых тревог. Надобно продлить её юность и тем временем воспитать ее. Вот моя политическая система… Если мне удастся отодвинуть Россию на пятьдесят лет от того, что готовят ей теории, то я исполню мой долг и умру спокойно».

Он-то умер спокойно, да вот нам как смотреть в глаза детям и внукам, которым предстоит то ли продлевать юность страны (навечно?), то ли преодолевать эту юность (какой ценой?).

Уваровскую спасительную триаду Никонов расшифровывает с помощью историка Степана Шевырёва: «древнее религиозное чувство», «государственное единство», «сознание нашей народности», – имея в виду, что «всякое образование может у нас тогда только пустить прочный корень, когда усвоится нашим народным чувством и скажется народною мыслию и словом».

Мыслию и словом пытаюсь освоить эту шевырёвско-уваровскую триаду с учётом нынешнего опыта и моих воззрений.

Православие? Да! Но не в узко-конфессиональном смысле, а в ощущении общей истины, которая охватит нашу историю, нашу страну, нашу жизнь и укрепит наше единство.

Единство – духовное, а не религиозно-церковное, то есть с пониманием неизбежно разных способов взаимодействия с Высшим началом, включая и мой, неизменно-атеистический (с вечным толстовским вопросом: если Бога нет, то что есть?)

Самодержавие? Сомнительно. Власть должна непрерывно и разумно обновляться не в САМО-удержании, а в зависимости от народного выбора. Выбор этот – в меняющейся исторической обстановке должен быть своевременным и рациональным. Ибо неразумно ожидать разумности от бесконечно меняющейся исторической обстановки. Надо вносить в неё разумность – насколько возможно. Самодержавие не ограждено от «самости» очередного невольника, вознесенного наверх не волей народа, а неволей наследования. Поэтому мне ближе Единодержавие. Кто делает выбор, тот и «хавает» выбранное. То есть народ.

Вот, наконец, народ! «Народность». Это что? Всенародное Единство, общая судьба Отечества, общий смысл его Бытия – с непременным сохранением этнического своеобразия составивших его народов. Никакого «стирания» этнограней – этого нет и не будет! А будет (должно быть!) добровольное и при всей остроте несхожести! Эта несхожесть – признак неисчерпаемой природной живучести. И залог её.

При таком доосмыслении я с уваровской триадой согласен примириться (или, в стиле Никонова, – склонен согласиться).

Смущает другое: то, что эта триада (Православие, Самодержавие, Народность) надолго стала «символом очернительного консерватизма (формулирует Никонов – Л.А.),что являлось синонимом мракобесия для многих поколений либералов и революционеров».

Соглашаясь с этой формулировкой (выдержанной на этот раз не в стиле острожной взвешенности, а в стиле агрессивной решительности), я задаю последний невыносимый вопрос: а такое крушение любой разумно взвешенной программы и переход в яростную атаку на то или иное очередное «мракобесие» – тоже неизбежность нашего русского стиля и характера?

Если так, то – повиноваться (неохотно) и постараться (спокойно) делать возможное добро вокруг себя…

«Спокойно»?

Не думаю. Покой нам только снится. Герцен вон спал спокойно, да декабристы разбудили его для таких дел, что на всех хватило. И «вокруг себя», и на урок «всему миру».